на свете не сравнится с радостью, какую испытываешь, когда книгу принимают в печать, — глубочайшее удовлетворение, бальзам на душу.
Помню, как я думал: кто-то хочет прочитать то, что написал я! Потом я говорил себе: они же не про меня хотят читать, а про маму Пэт. Как-то я осознал, что все-таки продаю себя. Приятно быть востребованным! Но я все это потерял, потерял эту движущую силу еще до смерти Пэт. С тех пор мне уже не бывало хорошо.
До нынешнего момента. Я чувствовал, как с каждым днем возвращаю частицу самого себя. Я чувствовал, как возвращается прежний Форд — тот, кто будет драться за правое дело не на жизнь, а на смерть. В юности я дрался, как питбуль, за право поступить в колледж. И что бы ни делали и ни говорили мои отсталые, дубинноголовые родственнички — ничто не могло сбить меня с пути истинного. Я ни на секунду не выпустил свою цель из виду.
Но после смерти Пэт я ничего не делал. Я не ощущал потребности писать, не ощущал потребности вообще что-либо делать. Еще при ее жизни я достиг всех целей, какие себе ставил, и еще много чего.
Однако теперь... Теперь все меняется. Может, дело в Джеки? Может, это она возвращает меня к жизни? Только если косвенно, конечно. По правде говоря, тут много факторов: дом, городок... История. История, которая таит ответы на извечный вопрос «почему?».
С каждым шагом я приближаюсь к разгадке тайны. Мне казалось, что я уже доказал правдивость истории Джеки. Однако сегодня я услышал самые лучшие новости. Возможно, страшную историю о смерти этой женщины сочинили местные ребята. Это значит, что, если Джеки в детстве жила здесь, она могла ее услышать от каких-то юных садистов, которые наслаждались, пугая малышей до полусмерти своими россказнями.
С другой стороны, не исключено, что подростки просто выложили все, что знали. Раз останки нашли только в девяносто втором, то и история берет свое начало примерно в это время. Если так, то Джеки была уже достаточно взрослой, чтобы запомнить, услышала ли она все это или увидела...
Я обхватил голову руками. Это уже чересчур для меня. Кроме того, у меня заурчало в животе. Я направился вниз. Интересно, остался ли еще окорок? Кстати, с чего это Джеки изменила мнение? То она категорически не приемлет окорок, то поджаривает мне большущий кусок. Может, она хочет, чтобы у меня случился сердечный приступ? Какие у нее мотивы? Хм... Кроется ли за этим еще какая-то история?
Я успел спуститься ровно на две ступеньки, когда увидел, что Джеки на полной скорости поднимается мне навстречу. Два пролета — а она даже не задыхается!
— Ой, что мы нашли в саду! Ты в жизни не поверишь! — Ее глаза сделались такими большими, что из-за них почти не было видно лица.
— Мертвое тело?
— Слушай, ты когда-нибудь лечился?
— Ну, учитывая события последних дней... — фыркнул я.
Однако Джеки слушать не стала — повернулась и побежала вниз.
Я помчался за ней. Когда я нагнал ее у боковой двери, сердце у меня колотилось как сумасшедшее. Она ничего не сказала, но отметила про себя, в каком я состоянии. Может, стоит некоторое время обойтись без окорока, подумал я.
— Пошли! — Она была чрезвычайно возбуждена.
Уж не знаю, чего я ожидал, но точно не того, что она мне показала: посреди сада стоял дом, прежде надежно скрытый от глаз диким виноградом и подлеском. Сейчас я видел двойные стеклянные двери, облупившуюся белую краску и выбитые стекла. Рядом стоял Нейт — по пояс голый, потный, ни дать ни взять — модель Кельвина Кляйна. У меня в голове умещалась сейчас только одна мысль: они с Джеки пробыли тут наедине все утро. Все утро.
— Разве он не чудесен? — спросила Джеки. — Его нашла Тесса. Помнишь, когда в пятницу вечером она куда-то смылась и Элли предположила, что она что-то там исследует.
Под страхом смертной казни я не мог вспомнить, кто такая Тесса.
— Дочка Элли. Помнишь ее? — Джеки нахмурилась.
Я взглянул на старое здание, посмотрел на Джеки — и понял, что ей что-то нужно от меня. Никто на свете не станет так радоваться, отыскав в саду огромный термитник.
— Ладно, — проговорил я. — Сколько мне это будет стоить?
Нейт рассмеялся и сказал, что пойдет поработает во дворе перед домом.
— Так что это такое? — поинтересовался я, когда Нейт ушел.
— Э-э... летний домик. Ты мог бы здесь писать.
Она прекрасно знала, что я люблю свой кабинет на верхнем этаже дома с видом на горы, так что не стал даже отвечать на это заявление.
Она вздохнула и открыла одну из дверей, ведущих в домик. Я удивился, что петли еще держатся, и вошел следом за ней. Две комнаты и примыкающая кладовая — вот что представлял собой этот летний домик. Одна комната — большая, с окнами от пола до потолка на две стороны. Широкая дверь в сплошной стене ведет в просторную кладовую. Состояние сада, в котором можно «потерять» дом таких размеров, ничего, кроме отвращения, не вызывает.
Джеки болтала без умолку, показывала мне оцинкованную раковину в углу второй комнаты, восхищалась светом, льющимся из битых окон в рассохшихся рамах в главной комнате.
У меня в животе громко заурчало. Стрелка часов приближалась к двум, я основательно проголодался, а мне приходилось выслушивать всю эту «рекламу», которой конца-края не видно. Кульминацию Джеки явно откладывала на потом.
— Ты голоден! — сладко проворковала Джеки. — Пойдем, я приготовлю тебе ленч.
Пятьдесят кусков. Эта трогательная забота о моем желудке будет стоить мне пятьдесят кусков, не меньше. Я не тешил себя иллюзией, что эта юная леди на меня работает и уже поэтому обязана делать то, что я от нее хочу. Я был женат. Я знаю, что означает этот елейный голосок. Джеки нужно от меня что-то большее.
Я молча прошел за ней на кухню. Молча сидел и смотрел, как она суетится, накрывая на стол. Я получил гигантский сандвич и чашку супа — дорогого, из банки с красивой этикеткой. Да, выглядит ничего, но все равно это не домашний суп.
На протяжении всего обеда Джеки щебетала, развлекая меня. Любая гейша позавидовала бы ее обаянию.
Я ел молча и ждал, когда она нанесет главный удар. К четырем часам мы передислоцировались в заново меблированную малую гостиную. Я начал клевать носом. Я был по горло сыт ее очарованием. В общем и целом, Джеки-язва мне нравится больше.
До моих ушей донеслись слова «деловая сделка». Я понял, что она наконец-то подбирается к сути дела. Я дремал, а потому пропустил многое из того, что она говорила, но кажется, она хотела, чтобы я профинансировал какой-то ее бизнес. Здесь. В Коул-Крик.
Я заморгал, отгоняя сон.
— Еще вчера, — сказал я, — мы говорили о том, что тебе надо как можно быстрее рвать когти из Коул-Крик, потому что ты, возможно, стала свидетелем убийства, а сегодня ты хочешь открыть здесь дело?
— Да. Ну... Я... — Она вскинула руки и взглянула на меня умоляюще. — Ты не мог бы написать книгу о чем-нибудь другом?
— Ах, значит, теперь я виноват. А тебе не приходило в голову, что, если я не буду писать книгу об этой истории с дьяволом, у меня не будет никаких причин задерживаться в этом городе?
— Ой... — Она опустила глаза, потом просияла и снова посмотрела на меня. — Но тебе все равно не удастся продать этот дом, так что я могу остаться здесь и присматривать за ним.
— И заниматься своим делом.
Джеки взглянула на меня так, словно я выиграл приз. Я наклонился к ней.
— Знаешь, ты так долго меня умасливала, однако ни словом не обмолвилась, в чем заключается это дело.
Она раскрыла рот, видимо, намереваясь возразить, что не «умасливала» меня, но вдруг подскочила, перемахнула через оттоманку и помчалась наверх. Я откинулся в кресле и закрыл глаза. Можно вздремнуть,
