Фьяманджело вздрогнул, изменившись в лице, и даже слегка отодвинулся от Дарины. Голос его прозвучал глухо и хрипло:
— У тебя есть сын? И он не от Карпа?
— Моему Святославу уже шесть лет, — сказала Дарина, невольно улыбнувшись при воспоминании о малыше. — Он сын Антона, но об этом знала только моя мать. Позднее я открыла эту тайну также Ксении. Мы были близки с Антоном только один раз, потому что…
— Потому что ты не хотела отдавать свою невинность какому-нибудь насильнику или поганому нехристю. Я, как сейчас, помню твои слова: «Хочу, чтобы первым мужчиной у меня был русич, христианин, добрый и ласковый человек. Ты ведь не причинишь мне боли, правда?» Мы были детьми тогда.
Последние сомнения покинули Дарину. Она еще не могла охватить умом, как такое возможно, однако бесспорное доказательство было налицо: только Антон мог знать и в точности повторить слова, которые она ему сказала перед тем, как они расстались со своей невинностью в объятиях друг друга.
И вот теперь человек, которого она знала слабым и неопытным юношей, пройдя через горнило судьбы, предстал перед ней в образе сильного, искушенного и опасного пирата, и их близость была уже не робким соединением двух агнцев, а страстным и яростным любовным поединком мужчины и женщины.
Дарина невольно покраснела, стесняясь того Антона, каким он был раньше. Ее вопрос прозвучал тихо и почти с обидой:
— Почему же ты сразу не развеял мои сомнения? Почему старался скрыть, что ты и есть Антон?
— Я хотел, чтобы ты полюбила меня как женщина. Ведь того монаха, каким я был раньше, ты просто жалела и любила по-сестрински, а мне хотелось совсем другого. Если бы ты сразу узнала, что я — это он, между нами не было бы такой ночи.
Она подняла на него глаза и долго вглядывалась в его лицо, стараясь изучить и запечатлеть каждую черту. Два разных образа, соединившиеся в этом мужчине, постепенно сливалисьдля нее в единый, и Дарина теперь понимала, почему в таинственном чужеземце Фьяманджело ей чудилось что-то близкое и давно знакомое.
Антон притянул ее к себе, и снова, уже в который раз после их невероятной встречи, они слились в долгом поцелуе. Слегка задохнувшись, Дарина пробормотала:
— Как теперь хорошо… Я уже не стесняюсь Антона и не боюсь Фьяманджело.
— Мы с тобой теперь навеки связаны, у нас есть сын, это великое счастье, Божий дар. И я люблю новую Дарину еще сильнее прежней.
— А разве ты любил меня тогда, семь лет назад? — удивилась она. — Ты ведь был таким невинным и строгим богомольцем. Мне казалось, что ты просто жалеешь меня, как младшую сестру.
— Может, с самого начала так оно и было, но потом мои чувства очень быстро перешли в любовь, которой ты не заметила.
Она отстранилась от него с некоторой резкостью и, глядя ему в глаза, требовательно спросила:
— Почему же ты не вернулся ко мне, почему позволил жить без тебя все эти годы? Как могло получиться, что послушник Антон переродился в пирата Фьяманджело?
— О, это длинная история, — вздохнул он, устремив затуманенный взгляд вдаль, на ярко-синюю равнину моря, наплывающего к берегу пенными гребешками волн.
— Но я не двинусь с места, пока не услышу эту историю до конца.
Он слегка улыбнулся и, взяв рукуДарины в свои, начал говорить.
И в эту минуту она вдруг отчетливо увидела в нем прежнего Антона — такого, каким он запечатлелся когда-то в памяти ее неопытного юного сердца.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Мое спасение — из тех чудес, которые Бог иногда посылает людям, дабы укрепить их веру, — задумчиво сказал Антон, словно вглядываясь в себя, в глубину своей души и памяти. — Когда я стоял в лодке и закидывал сеть, а на берегу появились люди, которых издали я не разглядел, первой моей мыслью было, что это те самые разбойники из шайки Борила-Змея и они сейчас же снова возьмут тебя в плен. Но додумать эту мысль до конца я не успел, потому что в следующий миг мне в грудь вонзилась стрела. Я упал, лодка перевернулась и накрыла меня. Но рана моя оказалась не смертельной, стрела вошла неглубоко. Я успел схватиться рукой за сиденье лодки и, накрытый днищем, кое-как добрался до берега, в камышовые заросли. А те разбойники, которые стреляли в меня, скорее всего, были уверены, что я пошел ко дну, а лодка поплыла по течению просто сама по себе. Да и трудно было предположить, чтобы человек, получивший такую рану, не лишился чувств, не захлебнулся и сохранил присутствие духа.
— Зато я лишилась чувств, увидев, как в твоей груди качается стрела, — прошептала Дарина. — Я пришла в себя, уже когда Карп и его люди везли меня на повозке. Боже, почему я не подумала тогда, что ты можешь остаться в живых?..
— Мне и самому до сих пор странно, как мог выжить тот слабый неопытный послушник, каким я был тогда. Может, любовь к тебе и страх за тебя придали мне силы. Но, добравшись до берега, я упал в изнеможении и, наверное, все равно умер бы от полученной раны, если бы меня не спас один сердобольный рыбак, оказавшийся еще и знахарем. Это был тот самый Семен, который дал нам с тобой еды на дорогу. Помнишь его?
Дарина кивнула и тут же спросила с легкой обидой в голосе:
— Почему же ты сразу после того, как поправился, не поехал вслед за мной?
— Но я ведь думал, что тебя похитили разбойники Борила-Змея и снова увезли для продажи в рабство. Я был почти уверен, что ты уже где-то на одном из невольничьих рынков Олешья или Тавриды. Что мне было делать? Возвращаться домой за помощью? Но тогда время для поисков тебя было бы безнадежно потеряно. И я не нашел ничего лучшего, как снова отправиться в Олешье, чтобы там просить помощи у православных священников. До чего же я был наивен тогда!.. Не прошло и двух дней, как меня, одинокого странника, снова схватили — на этот раз татары. Они повезли меня на невольничий рынок вместе с другими пленниками, среди которых оказались и трое разбойников из шайки Борила-Змея. Разбойники не узнали меня, так как за время болезни я успел обрасти бородой, да и одежду рыбак дал мне другую взамен моей изодранной рясы. Признаться, меня даже порадовало, что хоть кто-то из злодеев, продававших людей в рабство, сам окажется в шкуре раба. С тех пор я стал замечать за собой мстительность и злобу, которых раньше у меня не было.
— Я тоже открыла в себе много нового, — вздохнула Дарина. — Когда мне пришлось бороться со злыми людьми, я стала способна ко лжи и коварству. Но ведь не наша в том вина, что внешне мы изменились, правда? Главное, чтоб наши души остались прежними. Но рассказывай дальше, я сгораю от нетерпения узнать все до конца.
— А дальше было так. Татары привезли пленников на невольничий рынок и хотели всех вместе продать одному торговцу. По разговору покупателя со своим помощником я понял, что он, во-первых, грек, а во-вторых, согласен купить не всех невольников, а только тех, которые покрепче и посильнее. Я понял, что не войду в их число, и испугался, что меня могут продать не православному купцу, а какому-нибудь нехристю. И тогда я обратился к покупателю по-гречески, стал умолять его вызволить меня от татар, объяснял, что я из боярской семьи и за меня могугдать богатый выкуп. Словам о выкупе грек явно не поверил, но, узнав, что я грамотный и к тому же знаю греческий язык, он купил меня у татар вместе с другими пленниками, среди которых оказались и дружки Борила-Змея. Я надеялся, что скоро смогу убедить грека вернуть меня на родину, но каково же было мое разочарование, когдая узнал, что торговец купил рабов не для себя, а для другого хозяина! Нас привезли на корабль некого Якопо — пирата, как вскоре я узнал. Он оглядел всех пленников весьма пренебрежительно, а надо мною вовсе посмеялся и сказал греку, что ему нужны сильные гребцы, а не такие тощие слабаки, как я. Но тут грек стал объяснять ему: «Ты же сам просил, Якопо, найти тебе писаря и толмача, а этот русич грамотный и знает по-гречески». Якопо спросил, знаю ли я итальянский, и, выяснив, что не знаю, уже хотел от меня отказаться. Мне тоже не хотелось уплывать на корабле неизвестно куда, и я стал просить Якопо отпустить меня за выкуп, который даст моя семья. Пират посмеялся и, видимо, из чувства противоречия решил оставить меня на корабле.
