предначертан. От прошлого, сокрытого в веках, до будущего, что за многими летами тако же сокрыты. И одним из ее главных откровений является тайна скорого рождения Предтечи от воина, потомка Словена, и девицы…
Напольные часы пробили три пополуночи. Старец замолчал.
— Какой девицы? Вы не сказали, отче, — тихо произнес Андрей.
— Ты все узнаешь после Восхождения, — ответил старец. — И будешь ведать, как тебе поступить, ибо тайну рождения Предтечи и Нового Бога знают теперь Хранители Черного Круга. До сей поры у них не было полного списка «Петицы».
Он отвернулся от поникшего головой Андрея и кивнул брату. Тот потянулся к котомке, стоящей у ног, развязал тесьму и достал небольшую баклажку.
— Сейчас ты выпьешь сурью, и в тебе откроется закрытый доселе канал родовой памяти. Ибо все есть внутри нас, и надо только вспомнить то, что уже знаешь и ведаешь. И откроется тебе Стезя, которую не мы выбираем, но она выбирает нас. И узнаешь ты, как следовать Пути Прави, и получишь Завет.
Когда младший старец открыл пробку баклажки, по комнате распространилось неведомое доселе Андрею благоухание, а из горлышка выбился сноп света, будто в баклажке старцы запрятали кусочек солнца. Достал старец из котомки и чашу, расписанную по краям руническими письменами. Когда наливал в нее сурью, она искрилась и слегка пенилась, и по стенам кабинета плясали солнечные зайчики.
— Пей, — сказал старец и протянул чашу Андрею. Нелидов сделал глоток, другой. Напиток был явно настоян на меде и травах и имел вкус сладкий, но не приторный. А еще он пах степью и волей, ежели, конечно, таковая имеет какой-либо запах. И еще солнцем.
Когда Андрей допил чашу до дна, старцы хором завелеречили-запели:
Андрей неожиданно понял, что подпевает им. Он откуда-то знал эту молитву, и знал, кажется, очень давно. Не молитву, конечно, а Слово Вещее, прости меня, Матерь Сва.
Утром, когда он проснулся, старцев уже не было.
Он не стал выяснять, куда они подевались, ибо это было неважно. Важно было то, что все сказанное ими было правдой. В этом Андрей не сомневался. И, как сказал старший старец, он уже ведал, как ему поступить.
Глава шестнадцатая
Калина Елизарьев, одетый купцом средней руки, ступил на Малую Мещанскую уже без всякой надежды. Шутка ли — отыскать человека в Петербурге! Сие равно, что иголку в стоге сена найти. Да и то — иголку, предмет вполне конкретный и известный. А ты попробуй-ка сыскать человека с приметами предположительными! Предположительно высокий, предположительно худой… Возможно, одет в черный плащ и черную же шляпу-треугол. И, скорее всего, нету у него ногтей на пальцах рук. А как разглядишь эти пальцы, коли все господа ходют в перчатках? Ежели б не сам Павел Андреевич сие приказанье отдал — давно бы плюнул на это безнадежное дело. Однако их высокоблагородие подполковник Татищев личность в их конторе известная, попусту такие приказания отдавать не станет без крайней на то надобности.
Двухэтажный дом Фанинберга на углу Малой Мещанской и Столярного переулка отсвечивал небольшой вывеской между первым и вторым этажами:
Калина вздохнул, ступил на небольшое крылечко под ажурным навесом и толкнул входную дверь.
— Чем могу служить? — выкатился навстречу ему пухлый человечек с внимательными глазками и легким акцентом.
— Господин Фанинберг? — спросил Елизарьев, определив в подкатившемся человечке хозяина меблирашек.
— Он самый, — сладко улыбнулся тот. — Желаете снять нумер? У меня вполне приличные комнаты, всегда свежее белье-с и полное отсутствие клопов.
— Это хорошо, — кивнул Калина, оглядывая пустую прихожую и помышляя, как бы ловчее начать нужный разговор.
— Могу предложить вам нумер-люкс, он сейчас свободен, — продолжал сахарно улыбаться Фанинберг. — Семь комнат, теплый клозет, чугунная ванна, обед в нумер и все прочее.
— Благодарствуйте, я…
— В прошлом годе в этом нумере останавливались сам эрцгерцог Гессенский Эрик Велеречивый. Инкогнито, конечно. Остались весьма довольными.
— Мне не нужны комнаты, — вежливо прервал его Калина. — У меня к вам дело иного рода.
— Да что вы говорите? — нимало не опечалился Фанинберг и сделал лицо, изображающее, что он «весь внимание».
— Видите ли, — Елизарьев доверительно глянул на Фанинберга, — третьего дня я шибко загулял. Случилась одна весьма выгодная негоция, ну, вот на радостях и… Понимаете?
— О, да, — закивал головой Фанинберг. — Выгорело хорошее дельце, вот вы и решили его, так сказать, обмыть.
— Точно так. Очень крепко загулял, — повторил Калина и натурально вздохнул. — Потом занесло меня в один веселый дом на Охте…
— К девицам! — хохотнул Фанинберг и хлопнул себя ладонями по толстым ляжкам.
— К девкам, — хмуро поправил его Калина и сделал печальное лицо. — Так мало того, что я у них денег спустил сотни две, ежели не более, понесло меня, видите ли, от них домой на ночь глядя. Ну, вышел, значит. Ночь, темень, куда иду — не ведаю, извозчиков нету. И тут навстречу двое.
— Так-так, — заинтересованно произнес Фанинберг и потер ладошкой об ладошку.
— Поравнялись они со мной. Вижу: рожи гнусные, страшные, того и гляди, пырнут в живот ножиком. Я даже протрезвел малость.
Калина поежился, словно ему явственно припомнился вчерашний страх, судорожно сглотнул, замолчал.
— Дальше-то что?
— Дальше? — невесело ухмыльнулся Елизарьев. — А приставили они мне нож к горлу и говорят:
