Яна.
— Как отпуск? — спросила Яна, радостная до невозможности.
— Отлично! — ответил я и по неосторожности слишком близко наклонился к видеофону. Штукатурка для синяков, которую мне намазал гэпэшный фельдшер, облетела при посадочных перегрузках, а намазанная им же заживляющая мазь оказалась дешевой подделкой и ни черта не действовала.
— Откуда синяк? — Радости как ни бывало. Синяк вступал в противоречие с моим предыдущим ответом.
— Помнишь, как мы с Шефом поцапались перед отпуском? (Осторожный кивок). Синяк еще с тех пор.
На Янино личико вернулась радость. Хорошо, думала она, когда и деньги и синяки остаются в семье.
— Прилетай, — сказала она, — в три часа Ларсон будет читать лекцию на тему 'Ростки алеф-измерения или куда делись шефовы пилюли от насморка '.
— Есть вариант, что виновато алеф-измерение?
— В этом заключена главная интрига. Прилетай.
— Хотел выспаться до завтра…
— Вот на лекции и выспишься.
Стерев Яну, экран превратился в серое зеркало. Я посмотрелся: синяк, хоть и не синий, но вполне различимый.
После душа я перемерил все темные очки, что сумел найти в доме. Синяк под глазом смогла скрыть только плавательная маска. Если прийти в Редакцию в маске, то скажут, что я опасаюсь разделить судьбу Нимеша, хлебнувшего с Виттенгером и воды и горя. Но услышать, что «Ильинский опять пропускает с правой», мне тоже не хотелось. В Татьяниных вещах (салфетка не была ею завизирована, следовательно, все имущество снова общее) я нашел какой-то тональный крем. В искусственном свете он показался мне бледно-телесным.
Охранник на проходной ничего не сказал, потому что освещение на проходной было искусственным.
— Ой, Федр, привет, а мы так ждали, так ждали… — завосклицала Яна, как бы подавая пример стоявшему позади нее Шефу. Шеф сморщил щеки. Впрочем, он всегда так улыбается.
— С возвращением в нашу… эээ… обитель, — сказал Шеф, не двигаясь с места. — Мы их накажем, — добавил он, указывая на замазанный синяк.
— Кровью смоют, — пригрозил я.
Яна взяла меня за руку, подвела к окну и попросила наклониться. Я наклонился и подул на отросший ежик, не так давно пришедший на смену более светлому хвостику с ленточкой.
— Перестань, щекотно… — Отстранившись, она принялась осматривать синяки. — Постой здесь, я другой принесу, — сказала она и на две минуты исчезла. Вернулась с бежевой баночкой. На этикетке красотка целлулоидной красоты томно улыбалась и тянула толстые губы.
— Ты этим пользуешься?! — Я удивился полному несходству Яны и смуглянки с банки.
— Из вещьдоков осталось. Помнишь процесс Липски против Липски?
— Адюльтер с отягчающими?
— Ага… стой, лепрозорец, не дергайся…
— Холодный!
— В холодильнике хранили. Но все же лучше, чем крем для обуви…
— Да, но благоухал-то он что твой ланком!
— Для итальянской обуви. Там же наверняка было написано, или ты по-итальянски не читаешь?
— Уно моменто, секонда пентата и это… терца с перцем.
— Не крутись, полиглот…
Закончив мазать, Яна предложила посмотреться в зеркальце из косметички.
— Нормально. Буду всем говорить, что это тень от носа. У тебя нежные пальцы, а у меня еще два синяка, вот здесь и здесь… — я показал на бедро и ниже.
— Пинки под зад лечит Ларсон. На твоем месте, я бы постеснялась демонстрировать столь унизительные для мужчины повреждения.
— Там был один карлик, он подкрался сзади.
— Ну так тем более — к Ларсону. Иди, поздоровайся с ним, он тебя больше всех ждал, — и она потащила меня в лабораторию.
Ларсон стоял позади полутораметрового стеллажа с аппаратурой, спиной к нам.
— Привет, Хью, как дела!
— А, приехал, наконец! — Его плечи сделали пол оборота, лохматый затылок, между тем, остался на месте.
— Хью, повернись лицом, это же Федр! Ты что, не хочешь с ним разговаривать?
Яна следила за моей реакцией.
— Хью, шея не болит? — спросил я.
Ларсон, похоже, сам был в недоумении. Он крутился на одном месте, но голова оставалась повернутой к нам своею лохматой частью. Наконец, громко чертыхнувшись, он схватил себя за волосы и рывком снял голову. На ее месте, как я и ожидал, оказалась запасная и в то же время основная голова.
— Никак не удается настроить, — пожаловался он. — Кроме затылка, ни черта не показывает.
Яна посмотрела на меня с удивлением:
— Так ты знал?!
— Брось Яна, на Терминале Хармаса все такие носят. Нечему тут удивляться.
— Хью, почему ты не предупредил меня, что рассказал Федру про паутинку? — Яна была полна негодования.
— Шеф приказал.
Сообразно обстоятельствам Ларсон ссылается то на Шефа, то на жену, к которой даже сам Шеф питает уважение.
Мы разбрелись по кабинетам и сидели там до трех часов. В три часа собрались у Шефа.
Ларсон, подбоченившись, стоял у экрана, занимавшего всю торцовую стену кабинета. На экране ожидалось появление голограмм, иллюстрирующих действие ростков алеф-измерения.
— Вот он! — неожиданно возопил Ларсон, простирая руки к экрану. — Вот он!
На экране выпукло светилась трубка толщиною с мою ногу. Трубка утыкалась в слегка изогнутую поверхность. Объемность трубки и двумерность поверхности были дополнительно подчеркнуты изолиниями. Я подумал, что по крайней мере трубка должна тот час исчезнуть, иначе зачем орать «вот он!». Но трубка не исчезала, более того, по направлению к ней по поверхности кто-то полз. Это был гигантский жук-рогоносец, но двумерный. Загребая всеми шестью, он целенаправленно двигался к месту стыковки трубки и поверхности. Место стыковки светилось кроваво-алым кругом, не суля плоскому жуку-дальтонику ничего хорошего.
— Сейчас-сейчас… — со злорадством комментировал (назовем это так) Ларсон. Лучом-указкой он подталкивал жука навстречу гибельной ловушке. Затем удивленно пробормотал: — А где же?… — Ларсону чего-то не хватало на голограмме.
— Стой, жук, а то провалишься в четвертое измерение, — попыталась испортить эксперимент Яна, но жук оказался вдобавок и глухим.
Когда он достиг центра алого круга, круг запульсировал. Изолинии тотчас опутали жука от рогов до надкрыльев и унесли туда, куда предсказывала Яна.
— Надеюсь, вам понятно, что все измерения уменьшены на единицу? — Ларсон обвел взглядом аудиторию, состоявшую всего из трех человек. — В жизни жук и поверхность трехмерные, а трубка — четырехмерная. Я прибег к классическому примеру с жуком на плоскости, но могу привести и менее классический пример. Представьте, лежит на асфальте опавший лист, — и Ларсон со хлопком положил ладонь на шефов стол. — Вот он лежит, сухой, плоский и недвижный на плоском асфальте. Подул ветер… — Ларсон подул на ладонь, ладонь поехала к краю стола, — ветер повлек лист по асфальту, но тут, представьте себе, открытый канализационный люк, то есть, грубо говоря, дыра в асфальте, ведущая в трехмерную канализационную шахту. Лист доползает до шахты и срывается в нее, практически
