когда пришла зима, те фактически умирали от голода. Но они выстояли и, собравшись вместе, проделали «долгий переход» в Боске-Редондо на юго-востоке от Санта-Фе. Четыре года спустя белые отдали навахо дикие и бесплодные земли, часть их прежних владений – Фор-Корнерс, Четыре угла, – где они и поселились. В отличие от многих других племен, вообще исчезнувших с лица земли, племя навахо растет – их становится все больше.
– Вы восхищаетесь навахо, не так ли? – догадалась Ланна.
– Это необычный народ.
– Индейское слово чести, – пробормотала Ланна.
Джон подхватил ход ее мысли:
– Мы – пожалуй, единственный народ в мире, который попытался истребить «дикарей», населявших земли, куда мы пришли. Думаю, что я испытываю то же смущение, что и многие американцы. Я все спрашиваю себя: как это могло произойти? Был ли это страх, потому что мы не могли понять их образа жизни, а поскольку мы не понимали индейцев, то проще было их просто уничтожить? Но, размышляя об этом, я понял, что все же два наших мира не могли бы существовать рядом, не изменяясь. Например, у индейцев не было представлений о частном владении землей, а белые сразу же установили границы личных участков. Индейцы считали боевые походы и угон скота благородным делом, а белые смотрели на это занятие с презрением и расценивали его как простое воровство. Столкновение было неизбежным. Уж слишком не совпадали наши взгляды на мир, – заключил Джон. – И в конце концов одержал верх закон природы – выживает сильнейший.
– Однако мы должны признать: индейцы относились к земле с большим уважением, чем мы, – задумчиво сказала Ланна. – Посмотрите, что творится сейчас с окружающей средой и какую мы ведем борьбу за ее восстановление.
– Да, есть движения, которые ратуют за то, чтобы вернуться назад к прежнему отношению к земле и к древнему простому образу жизни, но я не могу с этим согласиться. Человечество не может идти к прогрессу, возвращаясь в прошлое, – возразил Джон. – Даже навахо утверждают, что Дорога жизни – только одна и идти по ней можно только в одном направлении. Нельзя развиваться по горизонтали, только – по вертикали.
Так, беседуя, они обошли весь зал и подошли к выходу. Джон открыл дверь, пропустил Ланну вперед, и оба молча вышли из музея. Они уже направлялись к желтому грузовику компании «Фолкон», стоявшему на стоянке перед галереей, когда кто-то схватил Ланну за руку.
Девушка обернулась и увидела уставившиеся на нее красные воспаленные глаза, затуманенные алкоголем. Старый индеец. Всклокоченные полуседые волосы с воткнутыми в них красными перьями. На сгорбленные плечи накинуто изодранное и грязное розовое одеяло. Он шатался, едва держась на ногах.
– Кедровые бусы, – невнятно пробормотал индеец, протягивая Джону простенькое ожерелье. – Ты купить для леди? Один доллар.
В лицо Ланне пахнуло его зловонное дыхание, смешанное со спиртным перегаром. От индейца несло запахом пота и еще чем-то. Все его потуги держаться прямо только усиливали смехотворное зрелище, которое он являл собой. Ланна покосилась на своего спутника и заметила, как на лице Джона промелькнуло выражение жалости.
– Нет, спасибо, – проговорил он.
– Дешево. Пятьдесят центов, – не унимался индеец, поднося ожерелье еще ближе, чтобы покупатели могли лучше его рассмотреть. – Настоящие индейские бусы.
– Нет, – повторил Джон.
Индейца повело в сторону, но он устоял, с трудом сосредотачивая взгляд на Джоне.
– Я тебя знать? – спросил он.
– Я знаю тебя, Бобби Черный Пес, – с печальной улыбкой сказал Джон.
Мутный взгляд индейца озарился почти видимым светом узнавания.
– Смеющиеся Глаза, – закричал он, – муж Белого Шалфея!
И тут же перешел на язык, который показался Ланне неразличимым потоком горловых звуков. Джон отвечал ему на том же самом непонятном языке. Оживленная беседа продолжалась минуты две, и Джон наконец поднял руку, заставляя собеседника умолкнуть.
– Ты используешь трудные слова. Слишком уж много времени прошло с тех пор, когда я их слышал.
– Тебе надо идти домой, – сказал индеец.
– И тебе надо идти домой, – ответил Джон и обеими руками пожал грязную руку Черного Пса.
– Где дом? – В налитых кровью мутных глазах индейца блеснули слезы и появилось выражение мучительного одиночества, как у потерявшегося ребенка.
– Береги себя. – Джон быстро отдернул руки, но Ланна успела заметить оставшуюся в пальцах индейца свернутую зеленую бумажку и поняла, что ее спутник дал Черному Псу деньги.
– Пойдем. – Джон взял Ланну под руку и повел девушку прочь от индейца. – Вот так оно всегда и бывает, – пробормотал он устало. – Всякий раз, как кто-нибудь начинает разглагольствовать о благородных дикарях, появляется индеец вроде Бобби – пьяный и грязный – и пытается всучить тебе дешевые побрякушки…
– Я понимаю, что вы хотите сказать, – вздохнула Ланна. – Это сразу же разрушает образ, не так ли?
– Да. Бобби Черный Пес – случай особый, но он олицетворяет собой многие аспекты проблемы навахо, да нет, пожалуй, всех индейских проблем. Тридцать лет назад Бобби снимался в Голливуде. Киношники утверждали, что у него лицо идеального индейца. Вы вряд ли помните, но то была эпоха, когда в каждом вестерне индейцы непременно атаковали караван с фургонами переселенцев. Черный Пес никогда не сидел без работы. В карманах у Бобби водились деньжата, и у него была уйма белых друзей. К несчастью, он совершил непоправимую ошибку – постарел. И в один прекрасный день оказалось, что никто не хочет приглашать его сниматься. Но Бобби уже покинул путь навахо, встав на путь успеха, каким его понимают белые люди.
– А когда успех прошел, у него не осталось ничего, чем бы он мог заняться, – предположила Ланна.
– Вот именно. Это общая беда. Раз уж человек отказывается от традиционных верований и запретов, он должен заменить их чем-то другим. Он должен найти какое-то равновесие, какую-то среднюю дорогу между индейским путем и путем белых людей. Не знаю как, но должен найти…
Последние слова он произнес с непривычной для него пылкостью, но Ланна, испытующе посмотрев на Джона, не сумела прочитать на его лице ничего, кроме усталости.
Ярко сверкало солнце, раскаляя тротуар под их ногами. Желтая кабина грузовика возвышалась над прочими автомобилями, заполнившими стоянку. Горячность, с какой Джон Буканан говорил об индейцах, невольно вернула мысли Ланны к Бобби Черному Псу, который был, по-видимому, сверстником Джона. Смеющиеся Глаза – так назвал его индеец, однако Ланна чаще всего видела в глазах своего друга не смех, а глубокую печаль.
Когда они подошли к пикапу, Ланна вновь подняла взгляд на Джона:
– Белый Шалфей. Так ведь индейцы звали вашу жену?
На лбу и верхней губе Джона выступила испарина. Ланна увидела, как он сильно побледнел, несмотря на темный загар. Глаза девушки невольно сузились, изучая спутника с профессиональным вниманием, а в глубине ее сознания зазвенел сигнал тревоги.
– Да, – сдержанно кивнул он. Казалось, за этим кратким ответом Джон старается скрыть упадок сил, но, когда он протянул руку, чтобы открыть дверь грузовика, Ланна заметила, как дрожат его пальцы.
– Джон, с вами все в порядке? – настойчиво спросила она.
Он почти подтолкнул девушку на сиденье и пробурчал:
– Все хорошо, – и захлопнул дверцу.
Ланна с тревогой наблюдала, как Джон обошел грузовик и открыл дверь с водительской стороны. Лицо у него так и блестело от пота. Сунув руку в карман, он вынул маленькую прямоугольную коробочку. Ланна заметила, что перед тем, как взобраться в машину и сесть за руль, Джон сунул в рот какую-то таблетку.
– Сердце? – предположила она.
