Поднявшись, он выровнялся и пошел на небольшой высоте, чтобы его не могли засечь радары.
Харви тоже провожал самолет взглядом.
— Следующая остановка — Москва, — с сарказмом повторил он.
— Может, он и прав, Харви. Лубянская тюрьма, как известно, находится в Москве.
— Ты специально меня злишь?
— Нет, с чего бы?
— Стоит тебе только подумать о деле, которым занимаешься, так тебе обязательно надо куснуть того, кто рядом. А сегодня вечером ближе всех я.
— Да я и не собирался тебя подкусывать, — запротестовал я.
— Вот и хорошо. — Харви заметно нервничал. — Ибо если ты даже уедешь, мы все равно будем работать вместе.
— Уеду? — переспросил я.
— Не морочь мне голову. Ты уедешь, и сам это отлично понимаешь.
— Понятия не имею, о чем ты ведешь речь.
— В таком случае прошу прощения, — сказал Харви. — Я думал, что ты в курсе. Нью-йоркская контора просит тебя незамедлительно прибыть.
— Правда? Вот уж чего не знал.
— Ты шутишь.
— Харви, откровенно говоря, я понятия не имею, на кого мы, черт возьми, работаем.
— На эту тему поговорим попозже, — отложил разговор Харви. — И, может быть, завтра ты представишь мне отчет о своих расходах, а я дам тебе денег. Пятьсот пятьдесят долларов тебя пока устроят?
— Отлично, — сказал я, подумав, позволит ли Доулиш оставить их у себя.
— И конечно, оплата текущих расходов.
— Конечно.
Когда мы добрались до «Кемп-отеля» на эспланаде, Харви остановил машину, вышел и, наклонившись к окну, распорядился:
— А вы вдвоем езжайте домой.
— Куда ты идешь? — с заднего сиденья спросила Сигне.
— Пусть тебя это не волнует. Делай, что тебе сказано.
— Хорошо, Харви, — ответила Сигне.
Я перебрался на место водителя, и мы двинулись. Я слышал, как она роется в своей сумочке.
— Чем ты занимаешься?
— Накладываю крем на руки, — ответил она. — От холодного ветра они грубеют, а крем смягчает кожу. Держу пари, что и не представляешь, кого я встретила сегодня днем. Смотри, какие мягкие они стали.
— Будь хорошей девочкой и не суй мне руки под нос, когда я за рулем.
— Того, кто сел в самолет. Я позволила ему прицепиться ко мне у «Марски». И думаю, могла бы подсказать ему, как спустить деньги.
— Этим кремом ты и голову мажешь?
Сигне засмеялась.
— А ты знаешь, что он платит по пять марок за сигару и не выбрасывает окурки?
— Кто, Харви? — удивился я.
— Да нет, тот тип. Он считает, что чувствует их острее, когда снова раскуривает.
— Неужто?
— Но деньги, что мы оставили в такси, предназначались не для него. Он только положил их на закрытый банковский счет. Для этого необходимо быть иностранцем; я вот не могу открыть его.
— В самом деле? — Я крутанул руль, чтобы не налететь на одинокого пьяницу, который, ни на кого не обращая внимания, сонно брел по дороге.
— Этот человек, что сегодня улетел, научил меня нескольким словам по-латыни.
— Он всех учит.
— Ты не хочешь услышать их?
— Сгораю от желания.
— Amo ut invenio. Это означает что-то вроде «Люблю, когда нахожу». Он уверен, что все самое важное в жизни определено в латинском языке. Правда? Англичане тоже говорят все самое важное по-латыни?
— Только те, кто не раскуривает заново пятимарковые сигары, — сказал я.
— Amo ut invenio. Я теперь тоже буду говорить самое главное по-латыни.
— Если это услышит Харви, тебе бы лучше выучить по-латыни выражение: «Пожалуйста, Харви, не разбрасывай свою скирду». Ты не должна и виду подавать, что узнала этого человека. Он ведь даже еще не ушел на покой.
(«Ушел на покой» — этим выражением определяется период, когда за человеком нет слежки. С тем, кто «ушел на покой», контакты не представляют трудностей. Тут не идет речь об обусловленном периоде времени: он длится, пока вы уверены, что слежка отсутствует, или же пока вы не убедитесь, что за вами хвост. О человеке, который находится под наблюдением или под подозрением, говорят, что за ним «кровавый след».)
— В последнее время Харви ведет себя как противный старый ворчун. Я его просто ненавижу.
Такси рядом с нами остановилось у красного сигнала. В его салоне светился экран маленького телевизора, некоторые таксисты устанавливают их на спинке переднего сиденья. Пара пассажиров, вытянув шеи, всматривалась в него, и на их улыбающиеся лица падал голубоватый отсвет. Сигне с завистью уставилась на них. Я смотрел на нее в зеркальце заднего вида.
— Противный старый ворчун. Он учит меня русскому, а когда я путаюсь в этих ужасных прилагательных, он жутко злится. Сущий грубиян.
— С Харви все в порядке, — заверил ее я. — Он не святой, но и не грубиян. Просто порой у него портится настроение, вот и все.
— А ты знаешь другого человека, у которого бы так менялось настроение, как у него? Ну-ка, расскажи мне!
— Другого с таким переменчивым настроением не существует. Это и отличает человека от машины, тем он и интересен — все люди разные.
— Ты мужчина. А вы, мужчины, все поддерживаете друг друга. — Светофор моргнул, и я переключил скорость. Спорить с Сигне, когда она уже завелась, не имело смысла. — Кто стирает, готовит и смотрит за домом? — спросила она с заднего сиденья. — Кто поддерживал его и вытаскивал из неприятностей, когда контора в Нью-Йорке жаждала его крови?
— Ты, и только ты, — покорно согласился я.
— Да! — гордо воскликнула она. — Именно я. — Голос у нее поднялся на три октавы, она громко фыркнула, и я слышал, как Сигне щелкнула замком сумочки. — А все деньги достанутся его жене. — Она снова фыркнула.
— Неужто? — с неподдельным интересом спросил я.
Она рылась в сумочке, разыскивая носовой платок, губную помаду и тушь для век, без которых женщина не может обойтись даже в минуту скорби или гнева.
— Да! Все тринадцать тысяч долларов...
— Тринадцать тысяч долларов! — Мое удивление придало ей новые силы.
— Да, вся сумма, которую утром я оставила в такси. Их взял этот человек и перевел на счет миссис Ньюбегин в Сан-Антонио в Техасе. Харви понятия не имеет, что мне все известно, это секрет, но я сумела его раскопать. И могу ручаться, нью-йоркская контора с удовольствием ознакомится с некой небольшой информацией.
— Может, так и есть.
Мы подъехали к дому. Выключив двигатель, я повернулся к ней. Она наклонилась с заднего сиденья, почти сползая с него. Растрепанные волосы падали на лицо, прикрывая его подобно створкам золотых дверей. Все пуговицы и пряжки на ее пальто были застегнуты и затянуты; в таком виде я впервые увидел ее у дверей Каарны.
