накрахмаленную скатерть. Вместо металлических судков на ней лежала офицерская форма с фуражкой и блестящими сапогами. Сток влез в галифе, застегнул их, заправил рубашку и, подойдя ко мне, снова стал разминать ступни.
— Вы удивляетесь, почему я предупредил вас, вместо того чтобы накрыть и взять с поличным? Объясню. Если я накрою всех этих уголовников и смутьянов, ведь никто не скажет: «До чего толковый работник полковник Сток — взял эту публику до того, как они успели причинить какой-то вред стране». Скажут другое: «Вы только посмотрите, сколько подрывных элементов действовало прямо под носом у полковника Стока». Вы-то должны это понимать, англичанин, мы давно знаем друг друга. Я хочу лишь, чтобы эти уголовники покинули мой район и больше не тешили себя фантастическими идеями.
Сток завязал галстук, с такой силой сминая его пальцами, словно имел дело с металлом, а не с материей. Натянув китель, он выдернул обшлага рубашки из рукавов.
— Какими фантастическими идеями они себя тешат? — спросил я.
Сток помял слишком большой узел галстука. Затем налил себе еще выпить.
— Не пытайтесь сделать из меня идиота, англичанин.
— Мне просто хотелось выяснить.
— Они думают, что Советский Союз на грани восстания, которое сбросит правящих ими тиранов. Они думают, что люди выйдут на улицы, мечтая о той минуте, когда они снова попадут в рабство к капиталистам. Они думают, что нам только и снится Америка. Они думают, что стоит им раскидать листовки и раздать кучу золота, и к утру возникнет огромная армия монархистов. Вот это я и называю фантастическими идеями. Понимаете?
— Да, — сказал я.
Сток нахлобучил фуражку и стеганую куртку до колен, которую в холодное время года носят в Советской Армии. На ней не было ни погон, ни других знаков различия. Он подошел к окну и, пустив в ход нож, разрезал бумажную ленту, после чего распахнул его. Открыв и наружную раму, он выбрался на пожарную лестницу.
— Спасибо, что позволили воспользоваться вашей комнатой, — козырнул он.
— Одно доброе дело влечет за собой другое. — Я подал ему стакан с виски.
— Правда ваша. — Сток рубанул рукой. — Что ж, поступайте, как хотите. Это свободная: страна. — Он выпил, и я взял у него стакан.
— Не стоит верить всему, что вы читаете в «Правде», — кивнул я ему вслед.
Сток стал спускаться в темноту.
Я налил себе еще порцию виски, выпил и задумался, что мне теперь делать. Речь шла не о том, чтобы установить контакт с Доулишем. Мидуинтер меня тоже не очень волновал, тем более что понадобилось бы несколько веков, чтобы дозвониться до Нью-Йорка. А может, Мидуинтер уже перехитрил Стока. Хотя едва ли. В Стоке было нечто, неподвластное любому компьютеру; скорее всего, именно это мне в нем и нравилось.
Глава 13
Телефон зазвонил через час и десять минут после исчезновения Стока.
— Пошел бы ты к черту, — сказал я ему, но после третьего или четвертого звонка снял трубку.
— Беру западную одежду, — услышал я. — Все безопасно. Нужны еще две рубашки. Комсомольская набережная рядом с Октябрьским мостом.
— Я остаюсь здесь, — ответил я. — Плохо себя чувствую.
— Это все, — проклокотал телефон.
— Не ждите меня. — Положив трубку, я повторил эти слова, подошел к столику у кровати и налил себе солидную порцию виски. Черт с ними со всеми. Такую операцию следует аннулировать, препятствия слишком непреодолимы, чтобы игра стоила свеч. Но я не стал пить виски. Вдохнув его аромат, я выругался, натянул пиджак, надел пальто, высокие ботинки и вышел из гостиницы.
Миновав Площадь 17 июня, я прошел мимо Домского собора, на котором в лунном свете блестел снег. Рядом с Политехническим институтом стояли два небольших автобуса-такси, проезд в которых стоил десять копеек за километр. Рядом с ними беседовали два человека. Каждый из них проявлял странный интерес к тому, что делалось за спиной собеседника. Когда я проходил мимо, один из них обратился ко мне по- немецки:
— Нет ли на продажу чего-нибудь из западных вещей? — Я узнал того самого лысого, которого видел на телеэкране.
— Есть пара лишних рубашек, — шепнул я. — Шерстяные. Если разрешено, я мог бы продать их.
— Отлично. — Мужчина открыл дверцу одного из такси.
Водитель сразу же включил двигатель и повернул к Октябрьскому мосту. На дальнем берегу на низко висящих облаках рдели красные отблески, потому что предприятия тяжелой индустрии в Ленинском районе работали круглосуточно. Большой плакат на набережной гласил: «Балтийское море — море мира».
Салон оказался забит людьми в сырой верхней одежде, и нагруженной машиной было трудно управлять на скользкой ухабистой дороге. Налипавший на стекло снег стал обледеневать, и дворники со скрежетом соскребали его; кое-кто из пассажиров сзади колотил по полу замерзшими ногами, чтобы восстановить в них кровообращение. Все молчали. За нами шла вторая машина, и, когда ее подкидывало на ледяных ухабах, лучи ее фар метались по нашему салону, освещая лица моих спутников. Лысый сунул в рот дольку чеснока.
— Вам нравится чеснок? — спросил он, обдавая меня его ароматами.
— Только не тот, что был в употреблении, — сказал я.
— Я простужен, — посетовал лысый. — Все русские верят, что чеснок — незаменимое средство от простуды.
Я отколупнул корочку льда, которая образовалась на окне от влаги дыхания.
Весь мир укрыла белая пелена, к этой холстине не прикасалась рука художника, но тут и там объемность полотну придавали тонкие, будто карандашный штрих, стволы голых деревьев. С приходом весны они превратятся в зеленые рощицы. И все время шел снег; он падал непрестанно, и ветер закручивал его в высокие смерчи, за круговертью которых скрывались редкие дома и деревья. Так мы ехали около часа. В окнах занесенных хуторов горели один-два огонька. Дважды нам встречались повозки, запряженные лошадьми, и три раза по дороге промчались грузовики. Когда мы наконец остановились, задняя машина пошла юзом на льду и чуть не врезалась в нас. Вокруг лежали открытые неоглядные белые просторы.
— Вылезаем, — скомандовал лысый.
Едва я открыл дверцу, ветер как бичом хлестанул по открытому лицу. Машины остановились под деревьями. Лысый предложил мне сигарету.
— Вы американец? — спросил он.
— Да, — согласился я. Излагать подлинные факты сейчас не имело смысла.
— А я поляк, — сообщил он. — И мой сын тоже здесь, — показал он на водителя. В Латвии сторонники римско-католической церкви считают себя поляками. — А остальные русские, — добавил он. — Не люблю русских. — Я лишь кивнул. Лысый наклонился ко мне и заговорил еле слышным шепотом. — Вы, я и мой сын — единственные, кто работает на Мидуинтера. А остальные... — Скрещенными пальцами он изобразил тюремную решетку.
— Уголовники? — уточнил я, ежась от холода.
Он затянулся сигаретой и с отвращением сплюнул.
— Деловые, — поправил он меня. — Так договорено.
— Что именно?
— Через несколько минут тут по дороге пройдет армейский грузовик. Мы устроим ему аварию. Они возьмут все, что в кузове, а мы документы.
— Что в кузове?
— Товары. Еда, выпивка. Теперь тут воруют только еду и выпивку. Единственное, что можно спустить без разрешения. — Рассмеявшись, он дохнул на меня чесночным запахом.
— Какие документы? — спросил я. — Накладные на товар?
— Точно, — подтвердил лысый. — С их помощью удастся точно установить численность гарнизонов на побережье.
