в ночи.
Время от времени слышался голос Дэтта, глубокий и отдаленный, возможно, из соседней комнаты. Меня удивляло, что они думали и говорили очень медленно. Я не спеша отвечал Марии, но проходила целая вечность, прежде чем звучал новый вопрос. В конце концов я устал от длинных пауз. Я заполнял паузы, рассказывая им анекдоты и всякую всячину, которую вычитал в книгах. У меня было ощущение, что я давным-давно знаю Марию и помню выражение «перенесение», Мария тоже его употребила, и Дэтт казался очень довольным. Я обнаружил, что легко составлять поэтичные ответы – не рифмованные, конечно, – но фразы я формулировал тщательно. Я мог мять эти проклятые слова, как воск, потом передавал их Марии, но она иногда роняла их на мраморный пол. Они падали бесшумно, но их тени отражались на дальних стенах и мебели. Я снова засмеялся и захотел узнать, на чью это голую руку я смотрю. Обратите внимание, запястье было моим: я узнал часы. Кто порвал рубашку? Мария продолжала что-то говорить и говорить, возможно, это были вопросы. Проклятая рубашка стоила мне три фунта десять шиллингов, а они ее порвали. Порванная ткань была красивой, с четким рисунком и походила на драгоценный камень. Голос Дэтта произнес: – Теперь он теряет сознание: очень короткое действие лекарства, вот в чем беда.
Мария сказала:
– Что-то насчет рубашки, я не могу понять, он говорит слишком быстро.
– Неважно, – сказал Дэтт. – Вы хорошо сделали дело. Слава Богу, что вы здесь оказались.
Мне было интересно, почему они говорят на иностранном языке. Я рассказал им все. Я предал тех, кто меня нанял, свою страну, свой департамент. Они вскрыли меня, как дешевые часы, потрогали главную пружину и посмеялись над простотой конструкции. Я потерпел неудачу, и эта неудача закрылась за мной, как опускаются жалюзи в темной комнате.
Темно. Голос Марии произнес:
– Он отключился.
И я отключился. Белая морская чайка скользила по черному небу, в то время как меня укачивало, маня в глубину еще более темное спокойное море. Глубже, глубже, еще глубже.
Глава 9
Мария посмотрела на англичанина, на его дергающееся в конвульсиях тело – жалкое зрелище. Ей захотелось крепко обнять его. Это было так же легко, как узнать тайные мысли человека при помощи химической реакции. Под действием амитала и ЛСД его душа лежала перед ней обнаженной, и теперь, как ни странно, она чувствовала себя ответственной – почти виноватой – за его благополучие. Он дрожал, и она накрыла его плащом, подоткнув поплотнее вокруг шеи. Оглянувшись на сырые стены темницы, куда их поместили, Мария тоже начала дрожать. Она достала пудреницу и радикально изменила грим: драматические тени, годившиеся для вчерашнего вечера, выглядели бы ужасно в холодном сумраке рассвета. Мария занималась этим, как кошка, которая лижется и моется в моменты страданий или потрясений. Комочком ваты удалив весь грим, стерев зеленые тени вокруг глаз и темно-красную помаду, она взглянула на себя и вытянула губы, отчего ее лицо сморщилось; она делала так только тогда, когда смотрелась в зеркало. Без грима она выглядела ужасно и походила на голландскую крестьянку. Она провела пальцем вдоль нижней челюсти, отыскивая крошечный промежуток на середине линии челюсти: именно там стареет лицо, этот промежуток становится провалом, неожиданно подбородок и челюсть разделяются – и у вас уже лицо старухи.
Мария втерла увлажняющий крем, использовала очень светлую пудру и помаду самого естественного цвета. Англичанин шевелился и дрожал; на этот раз дрожь сотрясала все его тело. Скоро он придет в сознание, надо скорее заканчивать краситься, он не должен видеть ее такой. Она испытывала странное физическое влечение к англичанину. Разве за тридцать с лишним лет ей не удалось понять, что такое физическая привлекательность? Она всегда думала, что красота и физическая привлекательность есть одно и то же, но теперь не была в этом уверена. Перед ней лежал грузный и немолодой человек, лет около сорока на вид, тело его было толстым и запущенным. Вот Жан-Поль считался воплощением мужской красоты: молодой, стройный, заботливо следивший за своим весом и за своими бедрами, прекрасно загоревший – целиком, как ей помнилось, – заботившийся о прическе, выставлявший напоказ часы и золотые кольца, а также белье, подогнанное точно по фигуре, накрахмаленное и белоснежное, как его улыбка.
А посмотрите на англичанина: плохо сидящая одежда помята и порвана, пухлое лицо, волосы с проседью, кожа бледная; посмотрите на этот кожаный ремешок от часов, на эти ужасные старомодные – такие английские – ботинки. Ботинки со шнурками. Она вспомнила ботинки со шнурками, которые носила в детстве. Они вызывали у нее ненависть. Это было первое проявление клаустрофобии – ее ненависть к ботинкам, хотя тогда она этого не понимала так, как сейчас. Ее мать завязывала шнурки узелками, крепкими и ограничивающими. Мария была чрезвычайно осторожна со своим сыном – он никогда не носил ботинок со шнурками. О Боже, теперь англичанин дрожит, как эпилептик. Подойдя ближе, она взяла его руки в свои и почувствовала запах эфира и пота.
Скоро он полностью проснется. Мужчины всегда так, они быстро просыпаются и говорят по телефону, будто не спят уже несколько часов. Мужчины по натуре охотники, подумала она, всегда в ожидании опасности, они не делают скидок. Так много ссор с мужчинами происходило в ее жизни из-за того, что она медленно просыпалась. Вес его тела волновал ее, она позволила ему навалиться на нее, чтобы почувствовать этот вес. Он большой некрасивый мужчина, подумала она и произнесла слово «некрасивый» вслух, и оно показалось ей привлекательным, так же как и «большой», так же, как и «мужчина», и она произнесла вслух:
– Большой некрасивый мужчина.
Я проснулся, но кошмар продолжался. Я находился в некоем подобии темницы, о которой мог только мечтать Уолт Дисней. И женщина вновь и вновь повторяла: «Большой некрасивый мужчина». Большое спасибо, подумал я, лесть тебя никуда не приведет. Я дрожал и осторожно просыпался, женщина крепко обнимала меня. Должно быть, я замерз, потому что чувствовал ее тепло. На это я согласен, подумал я, но если девушка начнет исчезать, то я опять закрою глаза, мне нужен сон.
Это была темница, вот что было ужасно.
– Это действительно темница, – сказал я.
– Да, – сказала Мария, – это темница.
– Тогда что вы здесь делаете? – спросил я, вполне допуская мысль, что сам я могу находиться в темнице.
– Я отвезу вас назад, – пояснила она. – Я пыталась поднять вас, чтобы погрузить в машину, но вы слишком тяжелый. Сколько вы весите?
– Не имеет значения, сколько я вешу, – ответил я. – Что происходит?
– Дэтт допрашивал вас. Теперь нам надо уходить.
– Я вам покажу, кому надо уходить, – процедил я, решив немедленно отыскать Дэтта и закончить упражнение с пепельницей, и вскочил с твердой скамейки, собираясь рывком открыть тяжелую дверь. Но у меня возникло ощущение, будто я спускаюсь по несуществующей лестнице, и к тому времени, как я добрался до двери, я уже сидел на сыром полу, а ноги мои бессмысленно дергались, не в состоянии удержать вес тела.
– Не думала, что вам удастся добраться так далеко, – сказала Мария, проходя через комнату ко мне.
Я с благодарностью взял ее руку и с ее помощью принял вертикальное положение, цепляясь за дверь. С трудом проделывая шаг за шагом, мы потихоньку продвигались по подвалу, мимо дыбы, щипцов, тисков для пыток и холодного камина с разбросанными в нем приспособлениями для клеймения.
– Кто здесь живет? – спросил я. – Франкенштейн?
– Тише, – сказала Мария. – Поберегите силы для ходьбы.
– Я видел жуткий сон, – сообщил я. – Это был сон об ужасном предательстве и о приближающейся
