«Кроме того, есть язык, на котором можно говорить всюду - от Лапландии до Японии - с половиной человеческого рода. И эта прекраснейшая половина, которую par excellence, называют прекрасным полом. Этот язык особенно процветает в Италии. К чему слова, где такие глаза с убедительностью проникают в сердце бедного Tidesco (немца), глаза, которые говорят лучше, чем Демосфен и Цицерон, глаза - я не лгу - которые так же велики, как звезды в натуральную величину…»
Глазами - и не только глазами прекрасных женщин наслаждается Гейне на водах в Лукке, живописнейшем уголке Апеннин. Здесь провел Гейне около месяца в живописной толпе туристов и курортных гостей, собираясь отправиться дальше - во Флоренцию, Болонью и Венецию.
Наслаждение природой и памятниками искусства, маленькие чувственные увлечения несколько успокаивают его, сдерживают нервы. Под итальянским небом не так сильны головные боли, обычно мучающие Гейне. А главное - впереди еще надежда на то, что он устроится, получит долгожданную кафедру.
По дороге Гейне делает заметки, готовит материалы для третьего тома «Путевых картин». Но работа идет вяло; по собственному признанию он много живет и мало пишет.
Временами его мучит сознание, что он одинок, что у него нет друзей, на которых он бы мог опереться, у которых он бы нашел литературную поддержку.
Из Мюнхена он получает письма от своего издателя Котте, который затевает новое издание взамен «Политических летописей» и приглашает Гейне в качестве редактора. Гейне не знает, что ему делать, он еще не дает определенного ответа. Очевидно, его разъедают сомнения.
Правильно ли он, в самом деле, поступает, стараясь найти себе местечко за столом баварского монарха? Он успокаивает себя и своих друзей тем, что он не собирается идти ни на какие компромиссы: «В Мюнхене думают, - пишет он из Лукк Мозеру, - что я не буду теперь больше так сильно выступать против дворянства, потому что живу у очага знати и люблю прелестнейших аристократок и любим ими. Но они ошибаются. Моя любовь к человеческому равенству, моя ненависть к клерикалам никогда не была сильнее, чем теперь…»
Третий том «Путевых картин» оправдал эти слова Гейне полностью.
Из Лукк Гейне пишет письмо своему дяде Соломону. Это - сентиментальнейшие излияния, объяснения в любви к дяде, вызванные тем, что «прекрасный горный воздух, которым здесь дышат, помогает забыть маленькие заботы и огорчения, и душа расширяется». Он пишет дяде, что все его недовольство племянником ведет свое начало от кошелька и денежных расчетов, тогда как сетования Гарри неисчислимы, потому что они духовного характера и исходят из глубины болезнейших ощущений.
Он просит Соломона примириться с ним, потому что он любит его и думает, что его душа прекраснее всего того, что он видит в Италии.
Допустим, что искреннейший порыв диктует это письмо Гейне, но не будем закрывать глаза на то, что сознательно или подсознательно Гейне чувствует, что ему еще не раз придется обратиться за поддержкой к Соломону Гейне.
Из Лукк Гейне едет во Флоренцию, куда он приезжает 1 октября. Он бросается на почту, чтобы получить письмо от Шенка. Но письма нет. Он пишет баварскому министру и ждет ответа. Уже в ноябре он жалуется Тютчеву на молчание, тягостное молчание Шенка.
Семь недель он проводит во Флоренции в ожидании известий из Мюнхена. Одно время он как бы склоняется к тому, чтобы вернуться в Мюнхен и, может быть, на месте лично наладить свои дела. Он ведет переписку с Коттой и соглашается быть редактором, хотя это мало его устраивает.
«Мое единственное желание, - пишет он Густаву Кольбу, приглашая его стать соредактором, - заключается в том, чтобы существовала газета для либерального образа мыслей, имеющих в Германии мало пригодных органов… Теперь время идейной борьбы, и газеты - наши крепости.
Я обычно ленив и беспечен. Но где, как здесь, дело требует защиты общих интересов, там никогда меня не увидят отсутствующим».
Из Флоренции, так и не дожидавшись благоприятного сообщения из Мюнхена, Гейне отправляется в Венецию, куда он прибыл 30 ноября.
По-видимому, он собирался проехать отсюда в Рим, но вышло иначе. В Венеции его ждало печальное сообщение из дому, от брата. Отец, старик Самсон Гейне, переселившийся недавно из Люнебурга в Гамбург, опасно заболел.
Гарри спешно отправился на родину. 27 декабря он добрался до Вюртсбурга, где получил сообщение о смерти Самсона Гейне.
Отец Гарри умер 2 декабря в доме сына Густава, открывшего в Гамбурге экспедиционную контору.
Пятого декабря 1828 года Самсона Гейне похоронили на еврейском кладбище в Альтоне. На могиле его лежит простой камень с надписью:
Здесь лежу я и сплю.
Проснусь Однажды, когда бог позовет меня.
Здесь покоится
Самсон Гейне
Из Ганновера.
Умер на 64 году своей жизни,
2 декабря 1828.
Покойся тихо, благородная душа!
Пс.3, ст.6.
Смерть отца потрясла Гарри гораздо сильнее, чем его мюнхенские неудачи. Уже через двадцать пять лет после этого горестного события Гейне писал в своих мемуарах: «Из всех людей я никого так не любил на этой земле, как его… Я никогда не думал, что мне придется лишиться его, и даже теперь я едва могу верить, что действительно его лишился. Ведь так трудно убеждать себя в смерти дорогих людей. Но они и не умирают, а продолжают жить в нас и обитают в нашей душе. С тех пор не проходило ни одной ночи, чтобы я не думал о моем покойном отце, и когда я утром просыпаюсь, мне часто слышится еще звук его голоса, как эхо моего сна».
Гейне проводит короткое время в Гамбурге, возле осиротевшей матери. Здесь он узнает, что Платен зло пропародировал его и Иммермана в только что вышедшем в свет «Эдипе». Здесь, очевидно, под влиянием раздражений, огорчений и неудач у Гейне окончательно созревает план поквитаться с Платеном.
Он уезжает в Берлин, где надеется в более благоприятной обстановке закончить третий том своих «Путевых картин».
Окончание этого тома относится уже ко времени пребывания Гейне в Берлине и Потсдаме, куда Гейне переселился в середине апреля 1829 года для того, чтобы успешнее писать в тишине маленького города, расположенного под Берлином.
В мае 1829 года он пишет письмо своей приятельнице Фридерике Роберт, сообщая о том, что готовится рассчитаться в третьем томе «Путевых картин» со всеми своими врагами. «Я составил себе список всех тех, кто старался изводить Меня, - чтобы не забыть кого-нибудь - при нынешнем моем умиротворенном настроении. Ах, больной и несчастный, словно в насмешку над собой, описываю я самое яркое время моей жизни, время, когда я, упоенный силой и счастьем, взбирался на вершины Апеннин и мечтал о великих необузданных подвигах, благодаря которым слава обо мне разнесется по всей земле до отдаленнейшего острова, где моряк будет рассказывать вечером обо мне у очага; каким я стал кротким после смерти моего отца!»
Настроение Гейне было, однако, отнюдь не умиротворенным. Правда, он был очень прибит смертью отца и отвратительным материальным положением матери. Не способствовали подъему духа ни та травля, которую вели против него в Мюнхене сторонники католической реакции ни нападки антисемитов, сыпавшиеся со всех сторон с легкой руки Платена, сделавшего почин в «Романтическом Эдипе». После его отъезда из Мюнхена печатание отрывков из «Италии» подвигалось медленно, а некоторые из его рукописей так и были похоронены в редакционной корзине издательства Котты. И здесь ему мерещились происки
