погибнуть. Прекраснейшие цветы искусства расцветали в Афинах и во Флоренции именно во время самых диких бурь войны и партийной борьбы. Эллинские и флорентийские художники не вели замкнутой жизни, герметически запираясь от великих скорбей и радостей своего времени. Напротив того, по словам Гейне, их творения были только грезившим отражением их времени и сами они были цельные люди, личность которых была так же могуча, как и их творческая сила… Они не отделяли своего искусства от политики дня, они не работали только под влиянием жалкого личного вдохновения, которое может склоняться к любому сюжету: Эсхил сочинял «Персов» с тем же чувством правды, с каким он сражался против них при Марафоне, и Данте написал свою «Комедию» не как постоянный поставщик стихов, а как беглец-гвельф; и в изгнании и в военных бедствиях он жаловался не на закат своего таланта, а на закат свободы.
В статьях о французском искусстве, которые Гейне собрал впоследствии в четырех томах под заглавием «Салон», он знакомит немецкого читателя с течениями в живописи, музыке и театре. И все время, говоря о произведениях искусства, Гейне устанавливает социальную связь этих произведений с современностью, а в предисловии к первой части «Салона» рассказывает о тех муках, которые ему приходится переживать во Франции, думая о Германии с ее «патриотизмом», который заключается в ненависти к французам, к цивилизации и либерализму.
Для того чтобы познакомить французов с немецкой литературой, Гейне пишет обширную статью «Романтическая школа».
Это не исследование, а острый литературный памфлет, в котором Гейне расправился с немецким романтизмом.
Он нарисовал яркие портреты немецких романтиков - Тика, Шлегеля, Якова Беме, Брентано, Жан Поля и других. Главнейшая заслуга Гейне заключается в том, что он сумел раскрыть реакционную сущность романтической школы в Германии, ее цепкую связь с католичеством и феодализмом.
Гейне отдал должное дарованиям отдельных представителей немецкой романтики, но он крепко ударил по их идеологии, являвшейся опорой дворянства и попов и препятствовавшей развитию буржуазного самосознания. Романтикам, продавшим свой меч феодальной реакции, Гейне противопоставляет немецких писателей периода «бури и натиска» - Лессинга, Гете, Шиллера.
Лессинг для Гейне - могучий разрушитель ложного подражания греческой древности, заимствованного у французов, и особенно ценно для него то, что он - поборник свободы мысли и противник клерикальной нетерпимости, что он - писатель, взволнованный политическими идеями. Он выражает свои симпатии Гердеру, Иоганну-Генриху Фоссу, непримиримому врагу дворянства, и он осуждает олимпийство Гете, объясняя его тем, что «этот великан был министром немецкого карликового государства».
Бывший университетский ученик Шлегеля Гейне обрушивается на своего учителя за то, что он не может постигнуть духа времени, за то, что он понимает только поэзию прошлого, а не настоящего, за то, что он прославляет мертвое и не признает поэзии Франции, «родины новейшего общества».
Гейне не гнушается и личными выпадами. Он яростно разделывается со своим былым божком, который направил его на путь романтизма, кажущийся теперь Гейне позорным. Он вспоминает, как в 1819 году со священным трепетом молодой студент Боннского университета Гарри Гейне очутился перед кафедрой профессора Шлегеля и услышал его изысканную лекцию. Но пришли другие времена, и когда Август Шлегель вздумал прочесть несколько лекций по эстетике, в Берлине, слушатели только усмехались и пожимали плечами. Теперь публика была другая: она получила от Гегеля философию искусства, науку эстетики.
И Гейне называет свергнутого кумира «старым щеголем, на которого всюду смотрят как на дурака».
Так Гейне покаялся в этой книге в своих прежних увлечениях и отрекся от бывших учителей и соратников.
Он написал свою «Романтическую школу» в период увлечения сенсимонистами, и на этом произведении лежит отблеск учения утопического социализма.
Еще больше в духе сенсимонизма другое произведение Гейне «К истории религии и философии в Германии». Гейне посвятил его Анфантену. Здесь Гейне знакомит Францию с немецкой философией, разбивая предубеждение французов, что немецкая мысль - мрачная загадка. Гейне рассказывает о смене религиозных верований, о борьбе Лютера с католицизмом, о стычках идеализма с материализмом.
Опорным пунктом работы Гейне является выдвинутое Анфантеном противопоставление двух начал: сенсуализма и спиритуализма. Реформация - это борьба рассудочного начала, спиритуализма против сенсуализма, стремление подчинить рассудок духу. Однако победа спиритуализма знаменует не только определенный религиозный переворот, но и влечет за собой важные политические последствия. Королевская власть, как власть светская, естественно оказывается в выигрыше от удара, нанесенного главе католицизма - папе; реформация принесла и материальные выгоду дворянству, которое прибрало к рукам бывшие церковные земли. С другой стороны, порабощенные крестьяне нашли в учении Лютера новое оружие для борьбы против аристократии. Значение Лютера Гейне сравнивает со значением Сен-Симона. Пантеизм сенсимонистов должен быть, по мнению Гейне, особенно близок Германии, скрытая религия которой и есть Пантеизм. Во Франции же для сенсимонистов не было благоприятной почвы, и их придавил окружавший их материализм. Гейне называет Лессинга продолжателем дела Лютера, способствовавшим освобождению от сухого поклонения букве.
Далее Гейне характеризует Канта, Шеллинга и Фихте и указывает, что философская революция в Германии завершилась Гегелем. Немецкая философия - для Гейне дело не шуточное, а касающееся всего человечества. Для потомства предстоит решение вопроса - надо порицать или хвалить прежнее поколение за то, что оно создало сперва свою философию, а потом уже - свою революцию. Последовательно Гейне проводит мысль, что немецкая философия есть сновидение Французской революции. Не следует смеяться над фантазером, ожидающим в мире явлений такой же революции, какая совершилась в области духа. Мысль предшествует действию, как молния грому. В Германии разыграют пьесу, перед которой Французская революция будет лишь невинной идиллией.
Так, в заключительных фразах этой работы Гейне предсказывает близкий приход революции в Германии. Каково же было положение вещей в действительности?
Июльская революция во Франции нашла себе отголосок в различных европейских странах, в том числе и в германских государствах.
Правда, немецкая буржуазия была еще слишком слаба для того, чтобы последовать примеру французов, а пролетариат, который фактически сверг династию Бурбонов во Франции, обнаруживал в Германии политическую и социальную незрелость. Уже испытывая на своей спине удары капиталистической системы, немецкие рабочие искали источник своих бед не в корыстолюбии и жадности предпринимателей, а в новом факторе, выбрасывавшем на улицу тысячи рабочих и мелких ремесленников - введении паровой машины. Во многих местах Германии рабочие разрушали машины и фабрики, стремясь вернуться к старым способам производства - кустарно-ремесленным. Такие рабочие волнения произошли в рейнских округах, где была наиболее развита германская промышленность. Пруссия, рассматривавшая Рейнскую область, как самую неспокойную часть своих владений, тотчас же после краха династии Бурбонов во Франции отправила в промышленные центры Рейнской области армейские корпуса. Во всей Пруссии еще царила кладбищенская тишина.
Но в Саксонии, в Брауншвейге произошли беспорядки, началось брожение передовой буржуазии против деспотического режима мелких князьков; герцог Карл Брауншвейгский был изгнан из страны, волновались массы в южногерманских государствах; но оппозиция была придушена в зачатке, и у буржуазии не нашлось вождей, которые бы набрались гражданского мужества повести открытую борьбу с господством юнкеров и попов.
Характерным проявлением мелкобуржуазной оппозиции, зарождавшейся в начале тридцатых годов в Германии, может служить так называемое Гамбахское торжество. Оно было устроено 27 мая 1 832 года одним из пфальцских «демагогов» Виртом в Гамбахском замке. Двадцатитысячная толпа собралась здесь на импровизированный митинг под черно-красно-золотыми знаменами германского единства и свободы.
Пфальцские агитаторы Вирт и Зибенпфейфер произносили речи, радикальные на словах, но далекие от призывов к революционным действиям.
Эта мирная демонстрация германской мелкой буржуазии, еще только начавшей пробуждаться от сна,
