К концу тридцатых годов тучи все больше сгущались над головой Гейне. Отношения его с немецкими либералами и радикалами портились все больше. Былые друзья легко переходили в лагерь его противников.
С другой стороны - реакционеры, тевтоманы и французоеды травили его как «якобинца, гидру французской скверны».
Когда в своей книге «Романтическая школа» Гейне высказался достаточно критически о стихах Уланда, главы патриотической «швабской школы», эти мелкие поэты дружным роем навалились на Гейне, использовав для непристойных выпадов против него реакционный листок заклятого врага поэта, Менцеля. В своей сатире «Тангейзер» он отмахнулся от мелких, карликовых врагов сюсюкающей швабской школы едкой строфой:
В довершение всех бед Гейне стал чувствовать первые, пока еще редкие и не пугавшие его признаки надвигающейся болезни.
Чаще стали повторяться приступы головных болей. В июле 1837 года он отмечает в одном из писем, что левая рука его с каждым днем становится тоньше и, видимо, отнимается. Обостряется болезнь глаз. Одно время ему даже кажется, что он слепнет.
В такую тяжелую пору, раздраженный жизнью и врагами, Гейне идет на окончательный разрыв с немецкими радикалами.
РАЗРЫВЫ И СВЯЗИ
Гейне живет в расколе с немецкой демократической молодежью. Он ее ненавидит больше, чем это себе можно вообразить, и неописуемо стремится в Германию. Его ненависть к демократической партии зиждется на том, что она ожесточенно нападает на него, особенно же Берне в своем фельетоне в «Реформаторе»…
Берне живет с Гейне в смертельной вражде; последний говорит о первом не иначе как с грязнейшими эпитетами; обоюдная зависть является основною причиной этой ненависти…
Гейне и Берне не разговаривают друг с другом, не встречаются не раскланиваются; бессмысленно утверждать, что они сотрудничают вместе. У Гейне нет своего мнения, и он может, позируя, сегодня, высказываться в конституционном, завтра - в абсолютистском и послезавтра в радикальном духе. Гейне - моральный и политический хамелеон, хотя он и утверждает, что никогда не менял своих мнений и всегда был настроен монархически.
Гейне живет в Париже не очень-то хорошо; у него мало денег, а ему нужно много; все знаменитые французские литераторы зарабатывают много, а он, напротив, мало, потому что он не может писать по- французски и с помощью некоего Шпехта, служащего на королевской почте, переводит и корректирует свои грязные вещи. Его дядя, банкир в Гамбурге, высылает сто луидоров ежегодно, но его произведения не идут больше в Германии нарасхват как прежде, перевод на французский язык «Салона» не принес ему почти никакого дохода, - было продано всего несколько экземпляров этой книги».
Так доносил австрийскому правительству тайный шпион в Париже, Адельберт фон-Борнштедт. В этом донесении правда сплетается с ложью. Борнштедт тем не менее был прав в основном: действительно, революционные настроения Гейне отличались невыдержанностью и неустойчивостью. С одной стороны, Гейне яростно восставал против феодального дворянства; с другой стороны, он не верил в близкую революцию, о немецких радикалах высказывался слегка иронически и со свойственным ему эпикурейством не понимал тех жертв, на которые они готовы были пойти. Когда в 1844 году Гейне встретился с немецким революционером, портным Вейтлингом, поэта ужаснул рассказ о том, что Вейтлинг провел несколько лет в цепях в тюрьме. Утонченному эстету стало не по себе, когда Вейтлинг заявил, что видит в Гейне своего товарища и единомышленника. «Рыцарь духа» Гейне до конца своих дней не сумел преодолеть романтических настроений. Он чувствовал себя чужим среди фанатиков социализма, плохо одетых и стоявших ниже его по культурному уровню рабочих и немецких политэмигрантов.
Мировоззрение Гейне сильно расходилось с его практической деятельностью.
В своих книгах о философии, религии и литературе Гейне признавал, что «ремесленники и рабочие- носители идей будущего», что пролетариат является наследником немецкой философии. Но вести среди этих рабочих массовую работу, заниматься среди них социалистическою пропагандой казалось Гейне неблагодарным, грязным делом, к которому он относился с нескрываемым презрением. Гейне был меньше всего человеком партии, и у него не было никакой склонности к агитационной работе среди немецких эмигрантов, собравшихся в Париже после Июльской революции. Эти эмигранты организовывались в тайные общества, выпускали политические воззвания, созывали митинги, открывали сбор средств.
Кумиром немецких радикалов, выплеснутых реакцией за рубежи Германии, был Людвиг Берне. Он являлся одним из активнейших работников подпольных «Общества гонимых» и «Союза справедливых», выступал на тайных собраниях, собирал деньги по подписным листам.
Гейне считал себя «аристократом революции» и не желал стяжать лавров народного трибуна. «Я замечаю, - пишет Гейне, - что поприще немецкого трибуна не усеяно розами, а тем менее чистыми; так, например, ты должен очень энергично жать руку всем этим слушателям, братьям и родственникам».
Карл Гуцков рассказывает в своих воспоминаниях, что одно время Гейне и Берне обедали ежедневно в одном ресторане, посещаемом немецкими ремесленниками. Между супом и жарким обычно среди обедавших ходил по рукам грязный подписной лист. Гейне это раздражало. Гейне не искал славы и популярности среди радикальных немецких ремесленников, живших в Париже. Он жаловался, что Берне «портил самые вкусные блюда своей патриотической желчью, которую выбрызгивал на них в виде прогорклого соуса». Гейне не нравилась политическая экзальтация Берне, который мог придти ночью, разбудить от самого сладкого сна и целый час изливаться по поводу бедствия немецкого народа и гнусности немецких правительств и о том, как опасны русские для Германии и как он готовится писать против русского правительства и против союзного сейма.
Берне, в свою очередь, с узостью исторического кругозора, со своей мелкобуржуазной ограниченностью, не понимал социальных устремлений Гейне и нападал на него за то, что он ставил поэтические красоты выше, чем ответственность перед ближним. Гейне казался ему исключительно беспринципным писателем: «Гейне безразлично, напишет ли он: республика является наилучшей формой правления или монархия. Он всегда выберет то, что лучше будет звучать в фразе, которую он хочет написать».
Различие во взглядах Гейне и Берне кроется не в различии их характеров, а в коренном расхождении между их мировоззрениями.
Политическая система Берне узка и плоскостна. Марксистская критика вполне справедливо определила круг интересов Берне, как ограниченный исключительно событиями только одного десятилетия, 1825-1835 годов.
Система Гейне лишена всякой стройности, можно даже сказать, что у него вообще нет системы. Но его мировоззрение составилось из напластований идей немецкой классической философии, утопического социализма, исторических концепций французских историков эпохи Реставрации, великих немецких писателей периода «бури и натиска».
Гейне был значительно прозорливее, чем близорукие немецкие радикалы и французские утопические социалисты.
