за него и защищаемый им принцип?»
В трагических выражениях описывает Эвербек состояние здоровья Гейне в позднейшем письме от 15 мая 1846. Года: «Гейне едет завтра на воды в Пиренеи; бедняга безвозвратно погиб, потому что сейчас уже проявляются первые признаки размягчения мозга.
Умственная деятельность, а особенно его юмор, несмотря на уже замечающееся помутнение сознания, пока еще без перемен; но уже прибегают к болезненным операциям, в роде введения порошков под кожу, и все тщетно. Он будет умирать постепенно, частями, как бывает иногда - в течение пяти лет. Он еще пишет, хотя одно веко всегда закрыто! Я посетил его вчера: он шутит и ведет себя как герой…»
Когда в сентябре 1846 года Энгельс приехал в Париж по поручению брюссельского бюро, он посетил Гейне. В письме к Марксу, от 16 сентября, в конце длинного сообщения о делах он пишет:
«…Гейне опять здесь, и третьего дня я у него был вместе - с Эвербеком. Бедный парень ужасно осунулся. Он худ как скелет. Размягчение мозга распространяется дальше, паралич лица также. Эвербек говорит, что Гейне может внезапно умереть от паралича легких или удара, но может также протянуть еще года три или четыре. Он, конечно, в немного угнетенном состоянии и, что всего замечательнее, очень благожелателен (не в ироническом смысле) в своих суждениях… В общем, он сохранил всю свою духовную энергию, но физиономия его - седая бородка, которую он отпустил, потому что не может бриться, придает ему еще более странный вид - способна привести в уныние всякого, кто его видит. Страшно мучительно наблюдать, как такой славный малый отмирает по частям».
В эти страшные месяцы, когда болезнь все больше охватывала истощенный нервный организм Гейне, ему приходилось вести томительную борьбу с Карлом Гейне и другими родственниками за наследство,- борьбу, в которой преуспевали богатые наследники, потому что буква закона, завещание дяди, было на их стороне.
После кратковременной и горячей дружбы с Лассалем произошло охлаждение, затем - разрыв.
К концу 1846 года Лассаль целиком ушел в дело защиты интересов графини Гацфельд, - женщины, которую муж оклеветал, лишил средств и отнял у нее детей. Лассаль считал защиту графини Гацфельд безусловно правым делом и придавал ему значение, далеко выходящее за пределы семейной драмы.
Графиня София фон-Гацфельд обращалась в различные государственные инстанции, требуя развода с мужем, одним из крупнейших и богатейших прусских помещиков. Но благодаря влиятельным связям графа София фон-Гацфельд была покинута даже теми своими родственниками, которые не могли не возмущаться его резким, насильническим обращением с женой. Для того чтобы добиться раздела имущества и развода, ей нужно было бы обратиться в суд, но эта мера была рискованной: феодальное дворянство, к которому принадлежал ее муж, чрезмерно пользовалось привилегиями, и подкупные и пристрастные судьи могли бы легко решить дело не в ее пользу. Кроме того, самый - факт обращения в суд был бы слишком скандальным для того великосветского общества, в котором вращалась графиня, и она рисковала стать полной отщепенкой.
Весной 1846 года отчаяние графини Гацфельд не знало границ: граф, пуская в ход угрозы, пытался отнять последнего оставшегося с ней ребенка, четырнадцатилетнего Пауля.
В тяжелом душевном состоянии София фон-Гацфельд прибегает к помощи Лассаля, двадцатилетнего юноши, случайно познакомившегося с ней и предложившего свои услуги.
Лассаль, этот революционер-энтузиаст, усмотрел в участи обездоленной женщины политическое событие огромной важности. Он писал впоследствии, что к делу графини отнесся так, как этого требует Робеспьер в своей конституции, говоря, что угнетение одной личности есть уже угнетение всего общества. Лассалю казалось, что борьба за законные права графини - это революционная борьба против привилегии феодального дворянства.
Разумеется, Лассаль ошибался, потому что тяжба между супругами Гацфельд велась, не выходя из круга дворянских привилегий, на почве отжившего права, и по существу сводилась к обычному, довольно нечистоплотному бракоразводному процессу.
Увлеченный этим делом, Лассаль не проявляет особенной разборчивости в средствах. Летом 1846 года он подсылает двух своих друзей - судейского чиновника Оппенгейма и врача Мендельсона к любовнице графа баронессе Мейендорф, чтобы выведать у нее, где находится дарственная запись на имение Софии Гацфельд. Оппенгейм поступил проще простого: когда ему представился удобный момент, он похитил у баронессы Мейендорф, русской шпионки и известной авантюристки, шкатулку, в которой, по-видимому, должна была храниться эта дарственная запись. Оппенгейм передал шкатулку своему сообщнику Арнольду Мендельсону. Полиция неожиданно нагрянула к Мендельсону, но ему удалось бежать от ареста. Впопыхах он бросил сундук, в котором была спрятана шкатулка. На основании неопровержимых улик Оппенгейм был арестован и привлечен к судебной ответственности. Мендельсон, воспользовавшись фальшивым паспортом, бежал в Париж.
Лассаль остался в одиночестве. История со шкатулкой попала в печать. Мендельсон стал раздувать в парижской прессе кампанию в пользу графини Гацфельд.
Оказавшись в нужде, Лассаль обратился к своему другу, Гейне, с просьбой поддержать борьбу и защитить правое дело. Ему хотелось Приехать в Париж, чтобы лично переговорить с Гейне. План этот отпал. Лассаль удовольствовался письменным рассказом о ходе событий, активным участником которого он являлся. Довольно-таки некрасивые поступки с кражей шкатулки Лассаль объяснил идейными соображениями, доказывая, что все средства хороши для борьбы с феодальным обществом.
Иначе посмотрел на дело полупарализованный, слепнущий поэт. Он не видел высокой идейности в бракоразводном процессе графини Гацфельд и не желал впутываться в дело, во многом напоминавшее ему бульварные полицейские романы. Тщетно доктор Мендельсон нажимал на Гейне. Последний мягко отказал в выступлении в печати на защиту графини Гацфельд.
Пылкий Фердинанд Лассаль, получив печальную информацию от доктора Мендельсона, написал злое письмо Гейне. «Когда я получил вчера письмо доктора, - писал Лассаль, - где он в куче туманно- извинительных и довольно бессмысленных фраз сообщает мне, что вы не можете или не хотите - не хотите или не можете оказать мне ту небольшую дружескую услугу, о которой я вас просил или, вернее, которой я от вас требовал, я на одно мгновенье был ошеломлен, так ошеломлен, как неверующий при виде совершившегося чуда, которого чувства его не могут ни отрицать, ни опровергнуть!»
Лассаль упрекает Гейне в неблагодарности, в том, что он забыл, что сделал для него Лассаль, как он торчал в передних Пюклера-Мюскау, Варнгагена, Мейербеера и других, как он вредил себе преданностью ему и как подорвал себе кредит у врагов Гейне. Больше того - Лассаль испортил отношения с прусским министром просвещения Эйхгорном, а у него были виды на него!
Лассаль бросает прямое обвинение Гейне в беспринципности, в эгоизме, ничтожестве и пустоте сердца. «Вы ленивы. Вы знамениты. Вы готовы похлопотать обо мне, но не от своего имени… Слушайте, Гейне, это невероятно, если не знать вас близко, но если б v вас была нужда в деньгах и на этом можно было бы заработать 5 ООО франков, черт побери меня и вас, если бы невозможное не стало возможным. Гейне, вы знаете, что пишут филистеры всей Германии о вашем характере. Вы знаете, что я об этом думал… Но истинно говорю вам - есть вещи меж землей и небесами ect., etc…»
Разрыв с Лассалем тяжело отозвался на больном, издерганном Гейне. Обвинения, брошенные ему бывшим другом, показались ему непомерно жестокими, и уже через несколько лет в письме к отцу Лассаля Гейне жалуется на безжалостность его сына. Нападки Лассаля, которого Гейне высоко ценил, как «сына нового времени», разумеется, ударили больнее, чем гнусный лай филистеров из лагеря радикалов.
«Когда я прохожу по улицам, красивые женщины оборачиваются: мои закрытые глаза - правый глаз открыт только на одну восьмую - мои впалые щеки, моя фантастическая борода, моя шаткая походка, - все это придает мне вид умирающего, все это замечательно обволакивает меня. Я уверяю вас, что в эти
