Если бы он захотел (Морс это знал), то пошел бы и сию же минуту опознал дом! Он
Когда Морс снова оказался в черном кожаном кресле, его лицо светилось от самодовольства. Именно в этот момент зазвонил телефон. Было без четверти двенадцать, голос в трубке был женский – охрипший, слегка застенчивый, с северным акцентом.
Она назвалась доктором Лаурой Хобсон, новой сотрудницей патологоанатомической лаборатории; одной из протеже Макса. Она работала допоздна с Максом, но где-то около девяти часов вечера нашла его лежащим на полу в лаборатории. Сердечный приступ – сильнейший сердечный приступ. Он был без сознания почти все время, пока его везли в больницу. Потом Хобсон звонили из больницы: Макс хотел видеть Морса...
– В каком он отделении?
– В кардиологии...
– Да! Но
– Второй корпус. Но вы его сейчас не увидите. Сестра говорит...
– Увижу, – отрезал Морс.
– Пожалуйста! Есть еще одно, инспектор. Он работал над костями целый день и...
– К черту кости!
– Но...
– Послушайте. Я вам очень благодарен, доктор, э-э...
– Хобсон.
– ...но, пожалуйста, простите, если я положу трубку. Понимаете, – внезапно голос Морса стал мягче, – понимаете, Макс и я – ну, мы... можно сказать, каждый из нас имел не столь уж много друзей и... Я хочу обязательно повидать старого негодяя, если он при смерти.
Но Морс уже положил трубку телефона, и доктор Хобсон не слыхала последних слов. Она была очень расстроена. Она знала Макса всего шесть недель. Вместе с тем было в этом человеке что-то очень доброе; и неделю назад она даже видела немного эротический сон об этом безобразном, бесцеремонном и надменном патологоанатоме.
Но, по крайней мере в данный момент, патологоанатом, кажется, чувствовал себя неплохо, поскольку хотя и медленно, но вполне осмысленно беседовал с сестрой Шелик. Услышав о посетителе, он пригрозил дежурному врачу выгнать его из медицинского сословия, если Морса (а это был именно он) немедленно не пропустят.
Но одна из пациенток, только что доставленная в корпус два больницы, не оправилась. Марион Брайдвелл, восьмилетняя девочка вест-индийского происхождения, была сбита украденным автомобилем в семь часов вечера в Бродмур-Ли. Она получила очень серьезные ранения.
Она умерла сразу после полуночи.
Глава тридцать вторая
И нести повелел Аполлон послам и безмолвным и быстрым,
Смерти и Сну близнецам, и они Сарпедона мгновенно
В край перенесли плодоносный, в пространное Ликии царство.
– Умираю.
– Однажды ты сказал, что все мы движемся к смерти со стандартной скоростью двадцать четыре часа per diem.
– Я всегда был точен, Морс. Воображение у меня не слишком богатое, согласен; но зато всегда точен.
– Ты все еще не сказал мне, как...
– Кто-то сказал... кто-то сказал: 'Нет таких вещей, которые имели бы очень большое значение...' А в конце... 'ничто, по сути, не имеет значения вообще'.
– Лорд Бальфур.
– Ты всегда все знаешь, негодник.
– Доктор Хобсон позвонила...
– А-а. Прекрасная Лаура. Не знаю, почему мужчины еще не положили на нее глаз.
– Может быть, уже и положили.
– Я как раз думал о ней сейчас... Морс, у тебя еще случаются эротические мечтания средь бела дня?
– Почти все время.
– Будь добр, будь добр к ней, если она думала обо мне...
– Этого никогда не поймешь сразу.
Макс меланхолически улыбнулся, но лицо его оставалось усталым и пепельно-серым.
– Ты прав. Жизнь полна неопределенностей. Я говорил тебе это раньше?
– Много раз.
– Я всегда... Меня всегда интересовала смерть, ты знаешь. Почти что хобби у меня было такое. Даже когда я был подростком...
– Я знаю... Послушай, Макс, они сказали, что разрешат повидать тебя, только если...
– А 'бриджей'-то[13] нет – ты знаешь об этом?
– Что? О чем ты, Макс?
– Кости, Морс!
– Что кости?
– Ты веришь в Бога?
– Эх! Большинство
– И ты всегда обвинял меня в том, что я никогда не отвечаю на вопрос!
Морс заколебался. Затем посмотрел на старого друга и ответил:
– Нет.
Может быть, это и парадокс, но полицейского врача, видимо, утешила искренность твердого односложного слова, его мысли теперь пытались пробиться по разомкнутому кругу.
– Ты
– Не понял?
– Ты удивился, не так ли? Признайся!
– Удивился?
– Кости! Они оказались не
Морс почувствовал, как бешено застучало сердце – повсюду в теле; как кровь отхлынула от лица.
Этот разговор потребовал от горбуна-врача больших усилий и занял много времени. Морса тронули за плечо, он обернулся и увидел сестру Шелик, чьи губы почти беззвучно произнесли:
– Пожалуйста! – Смотрела она при этом на усталое лицо больного, глаза которого время от времени приоткрывались.
Но прежде чем выйти из палаты, Морс наклонился и прошептал в ухо умирающего:
– Я принесу бутылочку мальта утром, Макс, и мы пропустим пару капель, старина. Так что держись – пожалуйста, держись!.. Хотя бы ради меня!
Морс с радостью увидел, что глаза Макса на мгновение блеснули. Но сразу после этого он повернул голову и уставился в свежеокрашенную бледно-зеленую стену больничной палаты. Казалось, он засыпает.
Максимилиан Теодор Зигфриг де Брин (средние имена оказались сюрпризом даже для немногих друзей) сдался накатывающейся на него почти желанной слабости через два часа после ухода Морса; и окончательно его пальцы разжались в три часа утра. Он завещал свои останки Фонду медицинских исследований больницы Джона Радклиффа. Он твердо желал этого. И решено было так и сделать.
