остаться после закрытия? Один… Спрятавшись за кулисами, быть может?
Пьетро обошел тело и приблизился к погруженным во мрак кулисам. К полу тянулись какие-то веревочки. Лужица воды, смешанной с кровью. Тряпка с пурпурными пятнами. В воздухе витал слабый запах уксуса, смешиваясь с запахом смерти. У стенки стояло деревянное копье — наверняка театральный реквизит. Но вот металлическое острие вполне настоящее… Именно им, вероятно, и распороли бок Марчелло, а возможно, и выкололи глаза — копье было перемазано кровью.
— Спрятавшись? — изумился Вендрамини. — Но зачем ему прятаться?
— Откуда мне знать? — пожал плечами Пьетро. — Любовное свидание… или еще какое.
Наткнувшись на кучу одежды, брошенной в темном углу за кулисой, Виравольта наклонился. Штаны, тюрбан, мантия с широкими рукавами, похожая на турецкий кафтан. Наверняка костюм Марчелло для роли Али в «Купце из Смирны». Если, конечно, не костюм Панталоне, венецианского купца, шовиниста и жадины, обожаемого публикой. Неподалеку стоял сундук, набитый подобными костюмами, потрепанными и блестящими, одноцветными и яркими — Дзанни, Крестьянина, Красавчика. Пьетро одну за другой приподнимал маски комических персонажей.
— Вы не знаете, у Марчелло были любовные похождения? Или враги?
На этот вопрос, поколебавшись, ответил Гольдони:
— Похождения — да, были. Враги — нет. Вы же знаете актеров! Связи там и сям… Марчелло ни к кому не привязывался. Иногда его видели в объятиях одной из куртизанок, которые по ночам шляются в торговых рядах. Хотя, по-моему, Марчелло не больно-то умел ладить с женщинами… Он будто постоянно над ними издевался. Что же до врагов, то, насколько мне известно, таковых у него не имелось. Наоборот, публика его любила…
Повисло молчание. Пьетро вернулся на середину сцены. Броцци, встав на колени, рассматривал раны Марчелло, изучая прибитые к деревянному кресту ступни. Он стер кисточкой кровь вокруг гвоздей, измерил рану на боку и принялся рыться в своей сумке. Пьетро опустился на колени рядом с врачом. Броцци извлек прозрачный пузырек и с помощью другой кисточки собрал осколки стекла, рассыпанные вокруг распятого. Мужчины снова переглянулись.
— Стекло… Почему?
Пьетро тоже прихватил несколько осколков, убрав их в носовой платок.
Они одновременно поднялись на ноги. Броцци вытер лоб и осмотрел пустые глазницы трупа. Черные дыры, обведенные красным. В ранах просматривались какие-то серебристые блики. Один особенно ярко блестел на остатках века.
— Не удивлюсь, если глаза ему вырезали стеклом… Он мог умереть от ран или от удушья, что в данных обстоятельствах бывает куда чаще. Но ему выпустили всю кровь… Святая Дева, какое чудовище могло совершить подобную гнусность?
Пьетро потер подбородок:
— Вы ведь пользуетесь доверием суда, не так ли, Броцци? Тогда скажите мне… Какая связь между смертью какого-то актера и правительством республики?
Он говорил очень тихо. Броцци кашлянул, глядя на него поверх очков.
— Какая связь? — Он указал на пол, где находился какой-то предмет, ранее не замеченный Пьетро. — Вот она, связь, мессир.
Пьетро поднял предмет и покрутил в руке. Это оказалась золотая брошь с переплетенными инициалами «ЛС», а под ними два меча и инкрустированная жемчугом роза. Виравольта вопросительно посмотрел на Броцци.
— «Л» и «С», — прокомментировал врач, — роза и мечи… Речь идет о Лучане Сальестри. Знатной куртизанке и любовнице… Джованни Кампьони, одной из самых ярких фигур в сенате, как вам известно. Его подозревают в излишней либеральности к народу. Как некогда дожа Фальера [11]. У Кампьони свои представления о том, как надо реформировать республику, которые не вызывают восторга у многих патрициев, придерживающихся диаметрально противоположных взглядов. Но это человек неоднозначный… Некоторые считают его мечтателем, другие видят в альтруистических речах удачный способ замаскировать чудовищное властолюбие. Кампьони довольно долго был послом Светлейшей в Англии, Франции и Голландии. Говорят, завел там друзей среди философов и сильных мира сего и теперь опирается на их в разной степени нелепые теории, изобретая новые системы правления. — Броцци оправил свое темное облачение и продолжил: — Вам известно, насколько сложны отношения у дожа и венецианских властных структур с нашим добрым народом. В первую очередь они желают сохранить то хрупкое равновесие, на котором базируется наша конституция. С этой точки зрения мы всегда шли впереди, и наш режим вызывал восхищение соседей. Венеция свободна, но под отличным присмотром. Любовь народа всеобъемлюща, но прагматична… Трудно найти золотую середину между крайностями и услышать голос разума там, где страсти могут разгореться мгновенно, а иногда и с неожиданной яростью… Достаточно малости, чтобы вся конструкция заходила ходуном. Именно этого более всего и страшатся наши политики, одержимые стремлением загасить малейшую искру в пепле. Все, способное угрожать республике. Призрак заговора Бедмара по-прежнему жив… Прибавьте к этому, что Кампьони поддерживает треть Большого совета… Вы же понимаете, что Тайные не могут не увидеть здесь тени возможного заговора. В этом нет ничего удивительного, они каждые две недели изобретают нам очередной. Нов данном случае есть еще кое-что, о чем вам, возможно, не сообщили… в принципе скорее подтверждающее их подозрения.
— О чем вы?
Броцци загадочно улыбнулся:
— Видите ли, мессир, Марчелло Торретоне был не только актером театра Сан-Лука. Он был также… тайным агентом Десяти и Уголовного суда. Как и вы. Смеха ради Тайные прозвали его «Арлекин».
Пьетро резко выпрямился и некоторое время молчал.
— Ага… Понятно. Ну конечно. Действительно важная деталь. В переданном мне докладе эту подробность предусмотрительно опустили. Эмилио мог бы меня предупредить. Впрочем…
Он поднялся:
— Благодарю, сьер Броцци.
Виравольта задумчиво прикусил губу. Эмилио Виндикати не мог не владеть этой информацией, когда давал ему поручение. Но в полученном от него докладе ни словом не упоминалось ни о броши Лучаны Сальестри, ни о сенаторе
Джованни Кампьони. Вероятно, Эмилио предпочел не упоминать имена в отчете, чтобы его эмиссар узнал все от Броцци. Осторожность никогда не бывает лишней. Особенно если в этом деле и впрямь замешаны лица, принадлежащие к самой верхушке государства…
«Как бы то ни было, мне это ни о чем не говорит», — подумал Пьетро.
Очевидно одно: убийство вдруг предстало в совершенно ином свете. Пьетро вернулся к размышлениям о Марчелло, исходя из имеющихся в рапорте сведений. Теперь он куда лучше понимал, что являлось грехом в глазах актера и каким образом боязнь грядущего суда небесного могла повлиять на его характер — то поддерживая, то подавляя его артистические стремления. И двойная жизнь наверняка ему мало помогала. Арлекин, комедиант. Все это приобретало новый окрас. Чтобы служить правому делу республики, Марчелло приходилось проживать в тайне то, о чем его профессия актера позволяла кричать с подмостков. Но в соответствии с той классической и эфемерной договоренностью под чужими масками, и это давало ему лишь иллюзию искупления. Должно быть, именно этим и хотел воспользоваться Совет десяти — довольно прозорливо, надо сказать, — вовлекая Марчелло в ряды осведомителей… Приняв это предложение, актер обрек себя на тайное служение ради общего блага. Но этот выбор с точки зрения морали повлек за собой еще большие ограничения. Потому что в конечном счете Торретоне стал лишь одним из мальчиков на побегушках Светлейшей, как и Пьетро. Кого он выдал, кого предал? Доводилось ли ему убивать? Запачкал ли руки в крови?.. Пьетро лишь смутно представлял тот внутренний разлад, с которым жил Марчелло, как двуликий Янус. Актер и агент республики. Погружение в бездну. В этом нет ничего неожиданного.
Виравольта спустился со сцены. Потрясенный Гольдони сидел, зажав руки между колен.
— На сей раз для меня это слишком, — выдавил он. — Давно надо было поехать в Парму. Думаю, момент настал.
