Лучана Сальестри.
Виравольта подавил изумленное восклицание. Здесь были записаны первые четыре убийства… Но врагу, естественно, не хватило такта обозначить следующие.
А еще тут имелось полдюжины странных устройств.
Черная Орхидея наклонился.
— Так вот что скорее всего находилось в этих ящиках, — сказал он Ландретто. — Интересно… Очень интересно…
Это были телескопы на подставках, направленные в окно. Слуга подошел к одному из них и посмотрел в окуляр. Однако увидел лишь противоположную стену крупным планом.
— Да тут ничего нет! — воскликнул он, протирая стекло и снова поглядев в окуляр.
Пьетро последовал его примеру. Они поворачивали приборы и так и эдак, но неизменно видели либо стену, либо облачное небо.
Пьетро выпрямился и задумался. Затем повернулся к Лукреции и агентам.
— А это еще что такое? — вопросила синьора Лонати.
— Помогите-ка, — приказал Пьетро агентам. И добавил: Мы поднимаемся на террасу.
Джованни Кампьони не солгал. Дом был одним из самых высоких в Венеции, где обычно строения редко превышали два этажа. Отсюда просматривались Кампанила[26], Часовая башня и лагуна аж до Сан-Джорджо и Джудекки, а также кварталы Венеции, от Сан-Марко до Канареджо и Санта-Кроче. Пьетро велел расставить телескопы в разных местах террасы, и то, что обнаружил, подтвердило его опасения. Виравольта побледнел.
«Боже… Я утратил привычку к Тебе взывать, но теперь…»
— В чем дело? — поинтересовался Ландретто.
— Этого я и боялся. Из чего делают телескопы, Ландретто?
Молодой слуга почесал лоб и скривился, сунув руку под жилет.
— Телескопы? Ну и вопросик…
Пьетро оторвался от окуляра.
— Я тебе расскажу. Телескоп состоит из стеклянных линз. Маленьких вогнутых зеркал. — Он развел руки. — Венеция покрыта линзами на двенадцать тысяч дукатов.
Предположение Пьетро довольно скоро подтвердилось. Это было невероятно. Им удалось обнаружить пятнадцать апартаментов, снятых в то же время и на таких же условиях лицами с вымышленными именами: Семиаза, Саммане, Ареарос — все из сил зла — в самых высоких домах города. И везде имелась терраса, а также телескопы.
Таким образом, в зависимости от места расположения видно было, что происходит в домах высших патрициев лагуны, в игорных заведениях, в садах Брольо, вплоть до апартаментов самого дожа! Минос повсюду раскинул чудовищную сеть, всеобъемлющую и чрезвычайно сложную. Сотни линз, хитроумно расположенных то на крыше, то на трубе, били либо во фронтон какой-нибудь виллы, либо отражались в случайном зеркале заброшенного водоема, служа промежуточными этапами наблюдателю, чтобы отражать происходящее в самых недоступных альковах. Их расположили так умно, что гигантская система слежения превращала город в площадку для оптической игры. Чтобы создать подобное, требовались невообразимые математические расчеты и незаурядные познания. «Паноптика», — подумал Пьетро, вспомнив найденные в столе Оттавио планы. Бессмысленные рисунки, наверняка послужившие эскизом для этой сети, промелькнули у него перед глазами: листочки, испещренные розами ветров, цифрами и уравнениями, стрелами-убийцами. Око. Всевидящее око шпионило за Венецией! Апартаменты конфисковали, их владельцев допросили, агенты Совета сорока помчались по всем районам, по всем приходам. Венеция шумела и гудела, повсюду начались перешептывания. Самые мрачные слухи, где мешались правда и вымысел, циркулировали по Мерчерии, распространяясь, как пожар, под арками прокураций и мостом Риальто вплоть до материка. Огромная таинственная тень накрыла город дожей, никто не мог укрыться, нигде не было безопасно.
Скоро венецианскому спокойствию придет конец.
И тогда все — и патриции, и нищие — затрясутся от страха даже в собственных постелях.
— Ты видел когда-нибудь лучшую систему слежения, Ландретто? Систему, когда объект слежки даже не подозревает, что за ним следят… Оттавио совершенно определенно не мог до этого додуматься.
И тут Ландретто повернулся к хозяину:
— Ну, вы по-прежнему еще сомневаетесь, что в Венеции находится сам дьявол?
Песнь XIV
Гневные
Зал Большого совета был самым просторным во дворце дожей. Около двух тысяч человек разместились на скамьях Большого совета, занимая пространство длиной в пятьдесят метров. Дож сидел рядом с членами своего Малого совета, Совета десяти и главой Совета сорока, подле которого устроился Антонио Броцци. За ними красовался знаменитый «Рай» Тинторетто, написанный в 1590 году. Одно из самых больших масляных полотен в мире, с огромным количеством персонажей и полное символических намеков. Пальма Младший и Бассано расписали фресками потолки, а центр занимал «Триумф Венеции» Веронезе. Пьетро подивился мрачной иронии, с которой в данный, весьма тяжелый для республики момент звучало название полотна. Придя час назад на площадь Сан-Марко, он столкнулся с толпой зевак, выстроившихся в очередь перед базиликой. Мэтр Эжен-Андре Дампьер, французский художник, гоголем расхаживал под яркими афишами, возвещавшими о выставке его произведений, которые, наверное, уже разместили в притворе, как и намеревались. Дожу в очередной раз придется вести себя как ни в чем не бывало при встрече с послом Франции на официальном открытии экспозиции, назначенном с благословения чиновников Сан-Марко. Но в данный момент обстановка к веселью не располагала. Как правило, Большой совет собирался каждое воскресенье и по праздникам. Заседания завершались в пять часов вечера, когда сам Лоредано прекращал аудиенции и закрывались магистратуры. Если обсуждение к этому времени не заканчивалось, его переносили. В случае серьезных проблем или пересмотра законов Большой совет заседал ежедневно. Поэтому нынешнее заседание — в среду — являлось экстраординарным. Здесь присутствовала вся знать Венеции, напряженная и чопорная, в длинных париках, черных или красных камзолах. И Эмилио Виндикати сообщал сотням напудренных венецианцев о нависшей над лагуной опасности и имеющейся у Совета десяти информации по этому поводу. Трудное дело, потому что «в интересах следствия», как любил повторять Виндикати, некоторые сведения требовалось… умолчать. И это послужило поводом для очередного горячего спора между ним и Пьетро.
— И речи быть не может, чтобы атаковать Оттавио в лоб прямо на заседании Большого совета, Пьетро! Только произнеси его имя, и, зная, кто ты такой, они тебя в лоскуты порвут с высоты своих скамей. Ты сам уничтожишь плоды всех своих усилий!
— И что тогда получается?! Или Оттавио неприкасаемый? Разве недостаточно обнаружения паноптики, этого изобретения, достойного Леонардо да Винчи?
— Да, я тебе верю! Наконец-то у нас появилось хоть что-то серьезное. Но надо действовать более тонко. Оттавио не мог в одиночку разработать столь хитроумную схему, а Лонати не назвала ни одного имени. Я поговорю с дожем и постараюсь отправить инквизиторов к Оттавио. Позволь тебе напомнить, что мне по-прежнему недостает главного — доказательств, Пьетро! И без того документа, что ты видел, я ничего не могу предпринять! И не забывай, у нас есть преимущество: если Оттавио и догадывается о нависшей над ним угрозе, то понятия не имеет, что уже на грани падения… Поэтому, будь любезен, не испорти дело какой-нибудь выходкой!
Конечно, Пьетро все понимал и проминал судьбу зато, что, обнаружив планы паноптики, не мог их забрать. И в то же время, памятуя о причине, по которой этого не сделал, ни о чем не сожалел. Забери он бумаги, и жизнь Анны Сантамарии оказалась бы под угрозой. И реальность этой угрозы тревожила Пьетро. Надо любой ценой забрать Анну от Оттавио и спрятать. Стриги не шутят, у Черной Орхидеи имелось тому
