мгновенно вспыхнувшее от стыда и гнева лицо Эмерика, Фабиан расхохотался, а Мелия про должала: — У сестры болит нога, и она не может ходить, так что остаюсь я.
Конан почувствовал, что сопротивление пропало, но это не принесло облегчения, а наоборот, заставило поразмыслить над тем, что придет ему на смену, и хотя ни одной путной мысли на этот счет в голове не появилось, всегдашняя рассудительность взяла верх над горячностью, заставив на время оставаться там, где он есть. Он прислушался — вокруг было тихо. Непонятное напряжение спало. Это обрадовало и удивило его.
Из слов Зиты можно было сделать вывод, что пьяный Эмерик, сам не понимая, что творит, сумел вызвать в наш мир одну из темных тварей, которым здесь не место. Он ни на миг не усомнился, что теперь эта тварь начнет охотиться за людьми и в первую очередь — за самим Конаном.
Это было плохо.
Он не боялся никого и не страшился умереть, постоянно помня, что когда-нибудь смерть придет к каждому. Однако и расставаться с жизнью просто так, за здорово живешь, не собирался. Именно поэтому даже теперь, на пороге мрачного царства Нергала, он не уступит никому!
Однако киммериец прекрасно чувствовал себя лишь среди людей, где твердость руки и крепость стали решали, кому жить, а кому умереть, и всегда старался держаться подальше от колдовства, где его богатырская сила и искусство воина не играли особой роли, а победу праздновали коварство и обман. И вот теперь он оказался именно в такой ситуации, когда все, что он мог и умел, оказалось никому не нужным хламом!
Как мог он защитить себя?
Киммериец уже не сомневался, что угодил в дурную историю, именно в такую, каких обычно старательно избегал.
Все эти попытки вырвавшейся наружу твари проникнуть в каменную крепость, где он находился, бесспорно убеждали именно в этом, да и «кисель», через который он только что прошел, подтверждал ту же мысль.
Рука его сама потянулась к поясу и нащупала мешочек с камнем. Конан достал его и попытался рассмотреть, но было так темно, что даже его острое зрения дикаря не помогало, и он заткнул его обратно.
Он стал думать о том, как сможет совладать с нечистью, проникшей в дом, но ничего путного в голову не шло.
Внезапно Конан ощутил смутную угрозу, но откуда она исходила, определить не смог.
Тревожно озираясь по сторонам, чтобы не упустить ничего, он инстинктивно прижался к стене, но пока об опасности его предупреждали лишь обостренные инстинкты дикаря — чувства молчали, не ощущая вокруг никакой явной опасности.
Однако Конан не расслаблялся. Хоть ой не видел и не слышал ничего, его внутренний сторож еще ни разу не обманул своего господина, а сейчас он во весь голос вопил о том, что быть беде, и Конан собрался, продолжая ждать неведомо чего.
Нечто не поддающееся воображению приближалось. Конан не видел этого, но знал о том, что оно уже рядом. Он почувствовал, как густая грива смоляных волос на голове встает дыбом, но лишь сильнее сжал рукоять меча. Привычка не отступать ни перед кем взяла верх над страхом и теперь, подстегнула его, заставив собраться. Он не собирался сдаваться просто так. Ему бы только увидеть врага, а там уж он не даст спуску никому!
Неведомое нечто, чье присутствие Конан лишь ощущал до сих пор, начало обретать зримые очертания чудовищной тени, настолько черной, что была она видна даже на фоне непроницаемого для взгляда мрака, царившего вокруг, словно высвеченная изнутри яростным черным пламенем. И вместе с тем это нельзя было назвать тенью. Это было черное облако, бесформенное и колышащееся, перед которой сама тьма показалась бы ярким днем — это была чернота небытия.
Пустота.
Конан почти физически ощущал ее приближение, но теперь желание увидеть врага уже не казалось ему достаточным для победы, потому что он понял — против такого противника его меч бессилен.
Ты мой…
Из середины незримого облака на него устремился омертвляющий взгляд зияющих пустотой глаз. Конан сильнее сжал рукоять меча, ища поддержки у старого, неподкупного друга — острой каленой стали — и встретился взглядом с двумя провалами в пустоте. В тот же миг он почувствовал, что воля покидает его, обездвиживая тело, подчиняя его себе. Еще немного, и он станет куклой в руках тьмы, наползавшей ниоткуда.
Ты мой…
В следующий миг тьма навалилась, его вжало в стену, глухим стоном выдавив из легких остатки воздуха. Конан почувствовал, что тело его немеет, наливается свинцовой тяжестью, еще немного, и он станет тленом, ничем.
Ты мой…
Тот же внутренний страж, загодя предупредивший его о надвигающейся беде, подсказал и единственный возможный путь к спасению — талисман. Нужно во что бы то ни стало дотянуться до него… но Конан уже не был властен над своим телом. Он знал, что должен сделать это, однако для этого нужно отвести глаза, избавиться от чужой воли, а на это у киммерийца не осталось сил.
Ты мой…
Кром! Раскис, как баба! Он изо всех сил сжал веки, но они не желали слушаться!
Поздно, ты мой…
Твой?! Эта мысль взбесила его. Да будь противник его хоть с самого дна преисподней, он не поддастся! Вон! Вон из моей души!
Поздно, ты мой!! !
Голос гремел, оглушая. В нем слышались торжество и злая радость близкой победы, но и Конан не сдавался. Он понял, что погибнет, если не заставит себя превозмочь злую силу, и хотя понятия не имел, как пользоваться талисманом, но из последних сил рука его потянулась вверх, и он понял, что воля его выстояла! Каким образом это произошло он не знал, да знать не желал, но он выстоял! Рука коснулась пояса, вытащила наружу мешочек и сжала камень.
Ты мой…
Это было последним движением, на которое он оказался способен. Больше он не мог ничего. Только смотреть, наблюдая за приближающейся смертью, ощущать могильный холод и чувствовать, как члены обращаются в тлен.
Ты мой…
Он верил лишь в Крома, хотя и знал, что тот равнодушен к детям своим, да еще, по необходимости, почитал Бела, никогда не отказывавшего ему в удаче, но в этот миг почувствовал, что лишь светозарная сила Митры может спасти его, и взмолился подателю жизни!
И камень ожил.
Почти сразу Конан ощутил перемену, хотя и не понял, что произошло. Он опустил взгляд и увидел, что рука его, сжимающая талисман, словно впитав его силу, начала светиться, и солнечный пламень понемногу поднимается вверх по руке. Вот он дополз до груди и начал растекаться по телу, по его телу, которым он вновь владел, которым мог управлять. Он почувствовал, как сила полилась в него мощным потоком и тьма отступила, хотя и не ушла. Черное облако отдалилось от него и застыло словно в недоумении.
Сдавленное рычание то ли боли, то ли гнева донеслось до него. Он прижал камень к сердцу, и его тепло проникло внутрь, окончательно отогнав смертельный холод.
«Я еще вернусь и возьму тебя!» — услышал Конан глухой, рокочущий голос, и облако поползло прочь, туда, где еще оставались живые люди, откуда он только что пришел сам.
Киммериец разжал руку и посмотрел на камень, который странным образом был виден через мягкую замшу мешочка. Разница была лишь в том, что теперь в полной темноте и сквозь слой выделанной особым образом кожи он светился более тусклым, оранжевым светом. «А камень-то и впрямь не прост», — подумал Конан и сунул его на прежнее место.
Чувства подсказывали киммерийцу, что нужно уйти, спрятаться, исчезнуть, но здравый смысл спорил,
