Факел догорал. Конан поджег от него следующий и, отойдя на несколько шагов назад, сам не зная, на что надеясь, бросил догорающий вверх. Почти угаснув на лету, он ударился о стену в трех десятках локтей над головой Конана, рассыпавшись от удара снопом красных искр, однако Конану показалось, что не все они упали к его ногам.
Впрочем, раздумывать было некогда. Оторвав полосу ткани от ворота рубахи, он примотал факел к левой руке и полез вверх в единственном месте, где сумел уцепиться за крошечный выступ. Он привычно ощупывал шершавую поверхность камня, выискивая в нем малейшие щели и неровности, позволявшие подниматься все выше. Руки его намертво впивались в крошечные выбоины, за которые, казалось, и удержаться-то невозможно. Несколько раз он едва не сорвался, почти сразу обломал ногти и изодрал в кровь руки, но неуклонно поднимался, дивясь этому про себя. Иногда ему начинало казаться, что пальцы его вовсе не ищут опору, а впиваются в каменную плоть скалы, оставляя на ней незаживающие раны!
Конан успел подняться на два своих роста, когда тьма сомкнулась у него под ногами, заполнив собой все пространство от края до края, и подумал, что если теперь сорвется, то надеяться будет уже не на что. Однако именно здесь он впервые наткнулся на узкую, с острыми краями трещину, под углом уходящую вверх, в которую поспешил вцепиться мертвой хваткой настигшего добычу мастафа.
Потом попалась пара крошечных уступов, не больше ногтя шириной, но позволивших ему зацепиться и дать отдых рукам, одеревеневшим от непрерывных усилий. Однако, памятуя о том, что времени расхолаживаться нет, и, позволив себе лишь несколько мгновений расслабления, продолжил восхождение.
Полку шириной в ступню он нащупал прежде, чем рассчитывал. Она уходила в обе стороны, но Конану показалось, что справа она едва заметно забирает вверх. Он пошел, старательно прижимаясь грудью к камню, распластавшись по нему, точно хорошо выделанная шкура медведя, растянутая на стене пиршеского зала. Вскоре уклон сделался более ощутимым, и через несколько сотен шагов Конан увидел прямо под ногами начало «тропы». Локтя на три ниже ее плескалось непроницаемо-черное озеро тьмы.
Это было плохо. Это было гораздо хуже, чем он рассчитывал! У Конана появилось ощущение, что тьма набирает силу, что ее становится все больше, и если так пойдет дальше, то вскоре она начнет прибывать быстрее, чем он сможет Уходить от нее, и хотя это было рискованно, Конан пошел быстрее — у него просто не оставалось иного выхода.
Теперь он лишь изредка посматривал на звезды, пытаясь определить, как высоко поднялся и далеко ли до верхней кромки колодца, но ничто не менялось. Ощущение было таким, словно он, круг за кругом поднимаясь вверх топтался на месте.
Еще один факел догорел. Он зажег следующий и бросил дымящийся огарок вниз. Он летел, как показалось Конану, слишком долго, но внезапно рассыпался снопом искр, снизу донесся тяжкий стон, в котором слышались боль и угроза.
Карниз, по которому он шел, понемногу расширялся, и киммериец шел все быстрее. Вскоре он заметил, что звезды вновь стали светить ярче, и вместе с этим пропало ощущение мертвящего холода, исходившего со дна колодца, а ночная прохлада, пришедшая ему на смену, показалась теплым южным ветром. Это было хорошим признаком.
Тропа кончилась, но это было уже не важно. Здесь стены стали более пологими, с многочисленными кавернами — дожди и ветры знали свое дело. Конан усмехнулся и полез вверх. Теперь он не сомневался, что спасение близко. Чтобы ни ждало его в конце подъема, но тьме туда не добраться: уже отсюда были видны низкие расщелины, ведущие наружу, а лежали они ниже вершины скалы, на которую он сейчас взбирался.
Притаившихся в тени он тоже не боялся. Киммериец прекрасно знал эти горы — вершины их были плоскими, как стол. Там нечему отбрасывать тень. Другое дело, если его угораздит провалиться в трещину, которую легко не заметить ночью, или небо затянут тучи…
Только поэтому Конан не стал гасить факел.
Выбравшись наверх, он осмотрелся. Как ни странно, это место показалось ему незнакомым. Он готов был поклясться, что ничего прежде не слышал о нем ни от горцев, спокон веку живущих в этих горах, ни от кочевников, пасущих свои стада в предгорьях. Но факт оставался фактом: прямо перед его глазами прилепилась к скале убогая харчевня, а чуть дальше он увидел с десяток покосившихся от времени ветхих лачуг.
Одному Крому известно, чем живут здесь люди! Во всяком случае, Конан представить себе этого не мог, но мысля эти недолго занимали молодого варвара. Как бы там ни было, а найти деревню, затерявшуюся в горах, было удачей, на которую он не смел и надеяться. Где дома, там и люди, а где люди, там всегда можно раздобыть себе кров и пищу, и женщину на ночь, и все это ему сейчас требовалось в большом количестве и как можно скорее!
Ободренный этой мыслью и близостью ее воплощения, Конан бросился вперед, но когда дверь, повинуясь его могучей руке, скрипнув, отворилась, и он оказался внутри, то мгновенно почувствовал неладное, хотя и не сразу понял, что его встревожило.
Он быстро осмотрелся. Комната имела явно нежилой вид, и Конан понял, что не суждено сбыться его мечтам насчет еды и вина, не говоря уж о женщине. Впрочем, он не особенно и расстроился. Что-то еще там, на краю каменного мешка, подсказывало ему, что не найдет он здесь ни пищи, ни тепла. Ну и Нергал с ними! По крайней мере он согреется и выспится! Уж этих двух радостей его никто лишить не сможет!
Конан подошел к камину и ткнул факелом в кучу хвороста, сложенную внутри, затем схватил охапку дров из кучи, сваленной в углу, и навалил ее сверху. Ему даже не пришло в голову обойти деревню в поисках жителей. Отчего-то, едва попав сюда, он моментально уверился в бессмысленности поисков — наверняка никто не жил здесь уже десятки лет.
И тогда в голову ему пришла странная мысль — похоже было на то, что жители этого селения перед тем, как покинуть его, старательно запаслись дровами. Впрочем — он пожал плечами — разрешить его сомнения все равно некому, так что и голову ломать ни к чему.
— Хвала Сету! Наконец кто-то додумался развести огонь!
Конан резко обернулся. Он прекрасно помнил, что, когда вошел, комната была пуста. Теперь это было не так. Неизвестно откуда взявшийся незнакомец в черной накидке с капюшоном, надвинутым на лицо, сидел за столом. В глубоком провале капюшона не видно было лица, но говорил он явно с Конаном, потому что никого больше здесь не было.
— Кром! Кто ты и откуда взялся? — спросил Конан не из любопытства, а скорее, чтобы просто сказать что-то, и рука его привычно легла на кожаную обвивку рукояти меча. Хотя речь незнакомца и звучала дружелюбно, он не понравился киммерийцу — прятал лицо да помянул Сета, что не было принято нигде, кроме Стигии.
— У тебя короткая память, варвар, — впервые что-то знакомое промелькнуло в голосе незнакомца, и он продолжил, — мы ведь договаривались о встрече. Ты принес талисман, о котором мы говорили?
Эти слова поставили на место все, кроме одного — как он оказался здесь? Здесь, а не в кабачке Абулетеса, где они должны были встретиться?
— Твой талисман едва не стоил мне жизни. Стигиец ухмыльнулся.
— Разве я говорил, что тебя ждет легкая прогулка? Наоборот, я предупреждал, что дело опасное, и деньги предложил немалые, а я не привык платить зря. Или ты считаешь, что тебе недоплатили?
Явная насмешка в его голосе выводила Конана из себя, но возразить он ничего не мог — все было верно.
— Нет! Клянусь копытами Нергала! Все было честно.
— Ну так давай талисман! — сказал тот уже совершен но спокойным голосом.
И хотя Конан был взбешен и ждал лишь повода, чтобы снести скрытую тканью башку мерзавца, ему пришлось подавить гнев — теперь в голосе стигийца не было и тени насмешки. Киммериец нехотя полез рукой за отворот рубахи и, вытащив золотой кругляш, снял его с себя. В конце концов, уговор есть уговор, и свою часть стигиец, кем бы он ни был, выполнил честно.
— На, забирай!
Он протянул руку и опустил талисман в костлявую ладонь стигийца. Тот порывисто вскочил и восторженно всмотрелся в свое, неверное в колеблющемся пламени очага, отражение.
— Наконец-то он мой! — В голосе прозвучало злобное торжество, но он тут же замолчал, полностью
