передаточный пункт, и что в Вольфсберге находится уже около трех тысяч людей, женщин, мужчин и подростков обоего пола, а самое главное, что там первое слово имеет не армия, а Эф-Эс-Эс, и первым человеком является некий капитан Чарлз Кеннеди, и что это имя ничего общего не имеет с его настоящим именем и фамилией.
— Вы туда не попадете, Арахен! — утешали меня новые подруги. — Вас, наверно, выпустят на свободу или отправят туда, где сербы, в Италию, или где русские.
При этом «утешении» у меня сжималось сердце. А вдруг как отправят в советскую зону Австрии!
Мне рассказали, что почти все они были арестованы чуть ли не в первый день прихода английских частей, что не всегда в Эбентале были «цветочки». Были и суровые дни шипов, когда все те же Блумы и Кеннеди держали лагерь всецело в своих руках, когда не было ни белых одеял, ни посещений, а только пинки, брань и даже побои.
Сержант-майор Джонни Найт был вообще милым человеком, но особенно хорошо он относился к майору, говорившему по-английски, и ко мне, стараясь дать нам еще какие-нибудь льготы. Для него мы были просто солдаты, камрады, которые по ошибке попали в «калабуш». Настал сентябрь. По утрам туман с Вертерзее обволакивал наш лагерь. Вечера тоже были холодными. У нас не было ни одной теплой вещи. — А вообще у вас есть что-нибудь теплое? — Ну, конечно. Меховые куртки, шинели, теплое белье, одеяла! Мы там, в горах, оставили все. Даже лошадей.
— Лошадей? — Джонни был заинтересован. И он и его капитан обожали лошадей. Будучи хозяевами этого лагеря, они могли бы держать на казенном фураже — кто тут в чем разбирается? — по одной лошадке. Можно получить наших лошадей?
Майора, конечно, не пустили, но мне Джонни выговорил один день отпуска из Эбенталя. На английской машине, в Нуссберг через Тигринг и обратно. Конечно, в сопровождении солдата с автоматом. Если бы я убежала, за это будет отвечать майор и «все те, кто мне в этом поможет там, в горах».
Никогда не забуду то туманное сентябрьское утро, когда на грузовой небольшой машине, в сопровождении автоматчика и шофера, я отправилась туда, где, мне казалось, жила и пела моя свобода и радость.
Каринтия своими ландшафтами очень похожа на Словению. Те же пашни, те же холмы и сопки, сосновые леса, ореховые рощи. Их, как двух сестер-близнецов, разделяет мутная и быстрая река Драва. Выезд из лагеря Эбенталь воскресил в воспоминаниях все так недавно пережитое: последние дни борьбы, отступление в неизвестность, полное терзаний, опасений и унижения, сдача в плен после перехода через мост на Драве, поле Виктринг, с которого нас увели за несколько дней до ужасных выдач… Вспомнились стройные ряды сербских добровольцев-льотичевцев, домобранцев-словенцев генерала Рупника, отряды сербских и словенских четников… все те шестнадцать тысяч анти-коммунистов, которых безжалостно выдали на расстрел в кровавом ущелье Кочевья…
Вспомнились дымки костров лагеря казаков генерала фон-Паннвица на огромном полигоне около Фельдкирхена, их отвод в горы, в окрестности Сирница и Вайценфельда, откуда их так же немилосердно, обманом отправили в СССР. Лненц… Лиенц, из которого чудом спаслись майор Г. Г., сестра милосердия Ольга П., наш шофер Анатолий Г. и я…
Маленький грузовичок бойко бежал по шоссе. На гречишных полях, кругом, как обрывки тюля, лежал туман. Было свежо. Поеживаясь и потирая холодные руки, я взглядом скользила по ставшим мне за короткий период знакомыми окрестностям. Проскользнули через Клагенфурт. Выехали на извилистую дорогу, по которой мы так недавно впервые ехали на подводах и машинах, шли пешком в районе Клейне Сант Вайт. Вот коновязь у громадного водопоя, у которой уже в значительно меньшем количестве, но все еще стояли беспризорные, исхудавшие до неузнаваемости, верные боевые товарищи, кони, ставшие тоже жертвами этого катаклизма.
Неожиданно быстро из-за покрытых лесом сопок выскочило солнце. Туман стал рассеиваться. Шофер и сопровождавший меня солдат с автоматом распевали заунывные песни Уэльса. Им до меня не было дела. Они знали, что по-английски я не говорю, и поэтому я для них была просто грузом, который нужно, охраняя, доставить по назначению и обратно.
Когда мы въехали в Тигринг, у меня невыносимо заныло сердце. Все те же палатки и хатки, построенные из коры деревьев, сеновалы, в которых разместилась часть «варягов», домики, построенные из балок, для супруги командира полка, приветливой и дружелюбной А. С., и для помощника командира полка по хозяйственной части. Автобус без колес, в котором была «канцелярия», «штаб» и телефонная станция. На поляне солдаты. Вот справа лазаретные палатки, и перед одной из них, с улыбкой на лице и с чистой совестью, стоит молодой доктор К., купивший свою временную свободу нашим арестом. Бегают ребята. Под деревцем сидят выехавшие с нами из Любляны супруги Г. и Коленька Катагощин…
Кто-то заметил меня в английской машине и стал кричать, показывая в нашу сторону рукой. Народ зашевелился и побежал наперерез грузовичку. От шума мотора я не слышала, что мне кричали, и только махала рукой. Мостик через речушку — и Тигринг, в котором стояли корпусники. И тут меня узнали и заметили, но мы быстро проехали по крутой дороге к Нуссбергу.
Вероятно, видевшие меня предполагали, что я свободна, что я возвращаюсь, и спрашивали себя: а где же майор?
По крутой, размытой дождями дороге, между рядами акаций и орешника, «Бетфорд», гудя, лез к вершине сопки, все еще покрытой, как облаком, тряпкой тумана. Сколько раз эту дорогу я исходила пешком или проезжала на «Тришке»! Все выше и выше. Уже видны контуры лесной католической часовни на самой вершине. Поворот налево, еще налево, и из-за вершин деревьев видна зеленая крыша дома Ясеничниггов, сеновал, домик, в котором жили батюшки и ветеринар… Еще немного — и мы въехали в открытый двор.
Все — как раньше. Костер. У него, приготовляя завтрак, возятся рыжий Иванушка и суровый на вид Иванов. Немного дальше калмыки свежуют конину, подвешенную между двумя деревьями. Из-под колес автомобиля с резким кудахтаньем разлетелись курицы. У колодца дочь хозяина, Гретл, застыла с открытым ртом и ведром в руках.
— Фрау Ара! — наконец выкрикнула она в тот момент, когда я уже выскочила и побежала к дому. Через минуту я была окружена со всех сторон казаками. Меня обнимали, целовали, поздравляли с… свободой. Мне было трудно их убедить, что я только в отпуску на пару часов, и что мне предстоит вернуться в «собачий ящик», как солдаты называли Эбенталь. Наконец, я объяснила свое и майора положение, попросила, чтобы дали двух лошадей для сержант-майора Джонни Найта и его командира, и отправилась наверх, в дом, собирать свой скарб.
Англичане спокойно расположились у своей машины. Им предложили свежей земляники и молока. Вынув свои продукты, они присели позавтракать, а наверху, в комнате у майора О., состоялся «военный совет». Разве нельзя мне бежать?
Опять все то же! Конечно, нельзя. Майор в Эбентале. Я боялась каких бы то ни было репрессий, и, кроме того — куда бежать без денег, оставляя за собой только неприятности для людей, которые сами все время под Богом ходили!
Это прощание было еще более тяжелым, чем в вечер ареста, когда все произошло так неожиданно. Правда, я все же верила, что вот-вот нас отпустят. И верила и… не верила.
Наш разговор все время прерывался телефонными звонками. Работали полевые линии. Звонили из Варяга, догадавшись, что я проехала в Нуссберг, звонили из корпуса. Было отрадно на душе, волновали отзывчивость и живой интерес людей.
Время бежало, и я должна была на обратном пути заехать за вещами майора.
Равнодушные и спокойные мои «тюремщики» повезли меня вниз. Одновременно из Нуссберга на двух истощенных, но с следами былой красоты, молодых и породистых кобылках в Эбенталь выехали два офицера, уводя этот невольный дар англичанам.
В Тигринге меня ждали с завтраком. Опять тесный круг, расспросы, предположения. Рассказы, что здесь произошло без нас, новые сведения о Варяге в Италии… Мне по-женски хотелось плакать, но я старалась улыбаться, храбриться, даже немного бравировать, дразня, что я не сплю под шатрами в болотистой местности, а на мягкой постели под белым одеялом и ем курятину из английских консервов…
Врача К. я не видела. Он, зная, что я вот-вот приеду, уехал на машине Красного Креста. Но я видела шофера Бориса Ч., который стоял бледный, с бегающими глазами, и издали смотрел на меня. Я подошла к
