сонливое местечко, в котором англичане оставили нас запертыми в стальной коробке, а сами пошли перекусить и выпить эля в казарме полка Дорсет. Где-то, за густыми зарослями вербы и ивы, бурлила и шумела мутная, коричневая вода Дравы. В прорывах облаков видны были в мое окошечко горы Словении…
Пробовала молиться, но мозг плел свои мысли, и я никак не могла сосредоточиться.
Часов около четырех дня мы, наконец, подъехали к месту, в котором мне было суждено пробыть два долгих года. Машина остановилась перед воротами, которые охраняли четыре английских солдата, с медными бизонами на беретах. После долгих переговоров, их открыли, и мы въехали в первый двор, знакомый мне по воспоминаниям. Налево — бараки для солдат. Направо — штаб коменданта лагеря. Дальше — штаб Эф-Эс-Эс и одновременно чистилище для приезжающих. Направо — английские кухни и прачечная.
Перед нами вторые ворота, заплетенные колючей проволокой, и за ними, как мне показалось, бесконечное количество бараков, уходящих куда-то вдаль.
КАПИТАН ЧАРЛЬЗ КЕННЕДИ
<…>[1](ска)зал он. У женщин отбирали вязальные спицы, большие иголки, маникюрные ножнички, приборы для еды. У мужчин — опасные бритвы и ножи, обещая возместить их безопасными. Обыск подходил к концу. Кеннеди, наконец, обратил свое внимание на мои солдатские рубахи, так патетически жалостно выглядевшие для того, чтобы убедиться, что в нем ничего не осталось, прощупал все швы и бросил на пол. Вещь за вещью проходили через его толстые пальцы с не по-мужски длинными, полированными ногтями. С тем же презрением и омерзением он отбросил мои солдатские рубахи, так патетически жалко выглядевшие длинные подштанники. На его губах играла ироническая улыбка. Наконец, он добрался до молитвенника.
— Это что? — Молитвенник!
— Это что? Молитвенник?
— Как видите!
— Какой религии? — Православной. — Что вы с ним делаете? Молитесь? Вам здесь никакие молитвы не помогут!
Я промолчала, но твердо взяла молитвенник из его рук и положила в карман шинели. Следующими были фотографии. Одну за другой Кеннеди раскладывал их на скамье, каждый раз спрашивая: — А это кто?
— Генерал Андрей Власов… — отвечала я. — Король Петр Югославский. Генерал Дража Михайлович…
— А где у вас Гитлер?
— У меня его нет, не было и не будет! Я не нацистка, а анти-коммунистка!
За нами внимательно следили все приехавшие, ловили каждое слово.
— А кто это?
— Мои родители!.. Мой муж… Мой сын…
— А это что?
— Учение стрельбе из револьвера во дворе казармы!
Цель на этой карточке не была видна.
— Лжете! Это вы расстреливали бедных евреев..
— Вы лжете! — ответила я так же резко.
— Эту карточку я забираю. Она будет служить обвинительным доказательством против вас.
Карточка исчезла в кармане капитана Кеннеди.
— Снимите шинель!
Сняла. Она была также вытряхнута, вывернута наизнанку и прощупана.
— Снимите сапоги! — рявкнул Кеннеди.
Я села и протянула ногу. — Снимайте. Я сама не могу.
Мы скрестили взгляды, смотря друг другу прямо в зрачки. Капитан должен был прочесть в моих глазах решимость отвечать ударом на удар.
Воцарилась жуткая пауза. Кеннеди поднял плечи, еще больше выставил свой жирный горб спины и буквально посинел в лице. Правая рука поднялась, как бы занесенная для удара, но я быстро встала на ноги. Об этом моменте потом долго говорили в лагере Вольфсберг. Замер весь барак, и все ждали, чем это кончится.
Кеннеди медленно опустил руку и, не говоря ни слова, круто повернувшись, вышел из барака. Маленький сержант-майор, со значком бизона на фуражке, весело скомандовал: «Вещи в руки, марш за мной!»
Возможно, что читающий эти строки подумает, что картинка первой встречи с капитаном Кеннеди если не выдумана, то «сделана», приукрашена мною. Однако, это не так. В тот день я просто не отдавала себе отчета, какие последствия могут иметь подобные стычка и сопротивление. Во мне говорил протест против ареста, против соединения с совершенно чуждыми элементами. Во мне говорило стремление на волю и отвращение к самому Кеннеди, вспыхнувшее с первого взгляда. Повторяю, что о моей «храбрости» было рассказано по всему лагерю, и это был первый шаг к постройке морального моста, который дал мне возможность не только терпеливо перенести два года в Вольфсберге, но и вспоминать о бывших там со мной людях с благодарностью, дружбой и любовью.
Это первое столкновение, как я много позже узнала, произвело впечатление и на самого Кеннеди. В городке Вольфсберг, где он имел частную квартиру, женившись на молодой, пухлой и рыжей австрийке, он рассказал о нем, смакуя, с удовольствием. Ему, как это ни странно, импонировал мой отпор. Как мне впоследствии передавали, он «убедился» тогда, что я не «наци» и не «кригсфербрехер».
— Я мог бы ее очень скоро выпустить, — говорил он, — но в этом «цирке — 373», я считаю, должны быть представлены всякие экземпляры фауны… Я решил — пусть посидит. Фактически в лагере люди были более сохранны, чем на свободе.
Забавный маленький сержант-майор, с лицом состарившейся рыжей моськи, повел сам женскую группу. Лил дождь, но женский блок от помещения Эф-Эс-Эс отделял только забор. Перед моими глазами, во всем отчаянии холодного осеннего дня, встала вся мизерия жизни в этом грязном, сером, длинном бараке, с трех сторон огороженном очень высоким деревянным забором с колючей проволокой наверху, второй оградой из столбов с колючей же проволокой и целыми клубками этой же проволоки, набросанной спиралью между ними. Фронт был только из столбов и проволоки, с большими густо заплетенными воротами на замке.
Около барака стояла группа женщин в голландских сабо, серых брюках из крапивного материала и голубых, некогда французских шинелях. Лица их были серы, как этот серый день.
Они махали руками, кого-то приветствуя, узнавая среди нас своих знакомых.
Сержант-майор подождал «блок-кипера», молодого солдатика с румяным детским лицом, и когда тот открыл замок ворот, впустил нас в «наше новое царство».
Небольшого роста смугленькая дама представилась нам, назвав себя «баракен-муттер», то есть старшей среди заключенных, назначенной англичанами, и сообщила свое имя: — Я, сказала она, — фрау Йобст, аптекарша из Фелькермаркта. Меня назначили следить за порядком и быть связной между вами и тюремщиками. Это очень неприятная должность, и я прошу вас не делать ее еще более тяжелой. Помните, что Вольфсберг — не пикник. Дисциплина. Тяжелая пустая жизнь. Грязь, если мы сами не делаем все, чтобы ее удалить, и… голод.
Новоприбывших разбили на группы и ввели в барак. Всем, кто жил в каком-либо лагере, известны эти длинные деревянные постройки с коридором посередине, освещаемым только через стекла входных дверей, с комнатами направо и налево и «латриной» и умывалкой в конце.
Я попала с десятью другими в большую, первую налево комнату в четыре окна. Шестнадцать «бункеров», двуярусных кроватей. Жестяная небольшая печь, длинный стол и две скамьи. В комнате нас
