начнут покрываться раковинами и гнить. Покоробится наружная обшивка стен. Стекла будут лопаться и травмировать домашних животных. Через двадцать лет вам, наверно, придется запереться на чердаке и попросту запастись терпением. Полагаю, все это может послужить уроком. Учитесь разбираться в ваших химических препаратах.
Я не хотел, чтобы Генрих увидел меня в толпе. Это смутило бы его, напомнило о том, как он жил раньше, когда был угрюмым и замкнутым мальчишкой. Если несчастный случай, неожиданная страшная катастрофа дает ему возможность проявить себя, значит, так тому и быть. В общем, я незаметно удалился и, пройдя мимо человека в обернутых полиэтиленом теплых ботах, направился в дальний конец барака, где мы уже расположились лагерем.
Рядом с нами устроилась семья чернокожих Свидетелей Иеговы. Мужчина и женщина с мальчиком лет двенадцати. Отец с сыном раздавали ближайшим соседям брошюры и, по-видимому, без труда находили будущих читателей и внимательных слушателей.
Женщина обратилась к Бабетте:
– Правда, это нечто особенное?
– Я уже ничему не удивляюсь, – сказала Бабетта.
– Вот она, истина!
– Меня удивило бы только отсутствие сюрпризов.
– Вообще-то вы правы.
– Или отдельные пустяковые сюрпризы. Вот это был бы сюрприз. Если бы все сложилось иначе.
– Бог Иегова готовит нам еще больший сюрприз, – сказала женщина.
– Бог Иегова?
– Он самый.
Стеффи и Уайлдер спали на одной из раскладушек. Дениза сидела в сторонке, углубившись в «Настольный справочник терапевта». У стены были сложены в кучу несколько надувных матрасов. К телефону, установленному на случай крайней необходимости, тянулась длинная очередь – люди оповещали родственников или пытались дозвониться до коммутатора той или иной радиопередачи и задать вопрос ведущему. Именно на подобные программы были настроены почти все приемники. Бабетта сидела на складном стуле и рылась в парусиновом мешке, полном легких закусок и других съестных припасов. Я заметил банки и картонные коробки, которые уже очень давно никто не доставал из холодильника или шкафчика.
– Я подумала, сейчас самое время начать есть поменьше жирного.
– Почему именно сейчас?
– Настало время для дисциплины, напряжения душевных сил. Мы же на грани помешательства.
– Весьма любопытно. Значит, беду, которая грозит тебе, твоей семье и тысячам других людей, ты расцениваешь как благоприятную возможность для того, чтобы есть поменьше жирной пищи.
– Дисциплину проще всего соблюдать там, где ее и без того поддерживают, – сказала она. – Если я не съем свой йогурт сейчас, то, возможно, больше никогда не буду покупать подобные продукты. Разве что, наверно, сделаю исключение для пророщенной пшеницы.
Фабричная марка, судя по всему, была иностранной. Я взял банку пшеницы и внимательно изучил этикетку.
– Немецкая, – сказал я. – Съешь.
Некоторые люди были в пижамах и домашних тапочках. Один – с винтовкой, перекинутой через плечо. Дети залезали в спальные мешки. Бабетта жестом попросила меня наклониться поближе.
– Давай не будем включать приемник, – прошептала она. – Чтобы девочки ничего не услышали. Пока что им известно только про дежа-вю. И лучше им больше ничего не знать.
– А что если симптомы настоящие?
– Да откуда им взяться?
– А вдруг откуда-то взялись?
– Симптомы появляются у девочек, только если о них говорят по радио.
– Стеффи слышала по радио про дежа-вю?
– Не уверена.
– Подумай как следует.
– Не помню.
– А не помнишь, ты не объясняла ей, что такое дежа-вю?
Бабетта взяла ложку, зачерпнула из коробки немного йогурта и замерла, видимо, погрузившись в размышления.
– Все это уже когда-то было, – сказала она наконец.
– Что было?
– Я ела йогурт, мы сидели здесь и говорили о дежа-вю.
– Не желаю этого слышать.
– Йогурт был у меня в ложке. Все промелькнуло передо мной в одно мгновение. Все, что происходило. Натуральный йогурт из цельного молока, с низким содержанием жира.
Йогурт по-прежнему был в ложке. Я смотрел, как она подносит ее ко рту – задумчиво, пытаясь сравнить это действие с тем, что якобы запечатлелось когда-то у нее в памяти. Сидя на корточках, я поманил ее, чтобы наклонилась поближе.
– Похоже, Генрих вылезает из своей скорлупы, – прошептал я.
– А где он? Что-то его не видно.
– Видишь вон ту группу? Он в самом центре. Рассказывает людям все, что знает о токсическом явлении.
– А что он знает?
– Как выяснилось, довольно много.
– Почему же он нам ничего не рассказал? – шепотом спросила Бабетта.
– Наверно, мы ему надоели. Он считает, что в кругу семьи нет смысла быть обаятельным и остроумным. Таковы уж сыновья. Демонстрировать свои достоинства при нас – пустая трата сил.
– Обаяние и остроумие?
– Думаю, этими качествами он обладал всегда. Дело в том, что лишь сейчас ему представился удобный случай проявить свои способности.
Бабетта придвинулась поближе, и мы почти соприкоснулись головами.
– Ты не считаешь, что тебе следует туда подойти? – спросила она. – Пусть он увидит тебя в толпе. Дай ему понять, что отец присутствует при его триумфе.
– Он только расстроится, если увидит меня в толпе.
– Почему?
– Я же его отец.
– Значит, если подойдешь, ты смутишь его и помешаешь развернуться из-за пресловутой проблемы отцов и детей. А если не подойдешь, он так никогда и не узнает, что ты был свидетелем его триумфа, а потому решит, что в твоем присутствии должен вести себя так же, как всегда, и из очаровательного собеседника с открытым характером опять превратится в замкнутого, капризного ребенка.
– Типичный пример путаницы понятий.
– А что, если мне подойти? – прошептала она.
– Он подумает, что это я тебя послал.
– Что же в этом страшного?
– Он думает, я прибегаю к твоей помощи, чтобы заставлять его поступать так, как хочется мне.
– Возможно, в этом есть доля правды, Джек. Но с другой стороны, для чего нужны отчимы и мачехи, если они не в силах помирить близких родственников?
Я придвинулся еще ближе и заговорил еще тише.
– Просто леденец, – сказал я.
– Что?
– Всего лишь слюна, а сплюнуть некуда.
– Это был «Спасательный Круг», – прошептала она, соединив большой и указательный пальцы
