– Не хочу одна.
Мы надели халаты и направились в ванную попить воды. Бабетта пила, а я тем временем отлил. По пути в спальню я обхватил ее одной рукой, и мы пошли в обнимку, навалившись друг на друга, как подростки на пляже. Я постоял у кровати, а Бабетта аккуратно расправила простыни и положила на место подушки. Она сразу легла и свернулась калачиком, но мне еще нужно было кое-что выяснить и кое-что сказать.
– И все-таки – чего удалось добиться сотрудникам «Грей Рисерч»?
– Они изолировали часть мозга, отвечающую за страх смерти. Дилар воздействует на этот участок и приносит облегчение.
– Невероятно.
– Это не просто сильнодействующий транквилизатор. Препарат особым образом взаимодействуете медиаторами мозга, связанными со страхом смерти. Каждой эмоции, каждому чувству соответствуют свои медиаторы. Мистер Грей обнаружил медиаторы страха смерти, а затем решил найти такие препараты, которые заставили бы мозг вырабатывать собственные ингибиторы.
– Поразительно и очень страшно.
– Всё, что происходит с тобой всю жизнь, – результат стремительного движения молекул где-то у тебя в мозге.
– Генриховы теории насчет мозга. Все они верны. Мы – сумма наших химических импульсов. Не надо мне это рассказывать. Даже думать об этом невыносимо.
– По количеству молекул на определенном участке можно установить все, что ты говоришь, делаешь и чувствуешь.
– А что происходит в этой системе с добром и злом? Со страстью, завистью и ненавистью? Они что, превращаются в скопление нейронов? Не хочешь ли ты сказать, что целой эпохе человеческих слабостей настал конец, и трусость, садизм, растление – слова бессмысленные? Мы что, должны с тоской об этом вспоминать? А как же наша кровожадность? Раньше убийца внушал людям страх: его злодеяние было подвигом. А что происходит, когда мы сводим преступление к молекулам и клеткам? Мой сын играет в шахматы с убийцей. Он все это мне рассказывал. Не хочу слушать.
– Могу я наконец поспать?
– Погоди. Если дилар приносит облегчение, почему же ты в последние дни так грустишь, почему все время смотришь в пространство?
– Все просто. Лекарство не действует.
На этих словах голос ее дрогнул. Бабетта с головой накрылась одеялом. Мне осталось только глазеть на ее холмы и перекаты. На радио позвонил мужчина: «Никак не могу понять, какого я пола». Сквозь стеганое одеяло я погладил Бабетту по голове и плечам.
– Может, уточнишь, в чем дело, Баб? Я здесь, рядом. Я хочу помочь.
– Мистер Грей дал мне шестьдесят таблеток в двух пузырьках. Он сказал, что этого хватит с лихвой. По одной таблетке через каждые семьдесят два часа. Выделение лекарства происходит постепенно, с таким расчетом, чтобы одна пилюля прекращала действовать точно во время приема другой. Где-то в конце ноября или в начале декабря у меня кончился первый пузырек.
– Дениза его нашла.
– Правда?
– С тех пор она идет по твоим следам.
– Где я его оставила?
– В мусоре на кухне.
– Зачем я это сделала? Какая беспечность.
– А второй пузырек? – спросил я.
– Второй пузырек нашел ты.
– Знаю. Я спрашиваю, сколько таблеток ты приняла.
– Из этого – уже двадцать пять. В общей сложности – пятьдесят пять. Пять осталось.
– Четыре. Одну я отдал на анализ.
– Ты мне об этом говорил?
– Да. Ну и как? Состояние хоть как-то изменилось?
Из-под одеяла показалась ее макушка.
– Сперва я думала, что да. В самом начале даже появилась надежда. Потом – никакого улучшения. Меня это все больше удручает. А теперь дай мне поспать, Джек.
– Помнишь, однажды вечером мы ужинали у Марри? По дороге домой заговорили о твоих провалах памяти. Ты сказала, что сама толком не знаешь, пьешь лекарство или нет. Сказала, что не помнишь. Это, конечно, ложь.
– Наверное, – сказала она.
– Но насчет провалов памяти вообще ты не лгала. Мы с Денизой предположили, что твоя забывчивость – побочный эффект одного из твоих лекарств.
Голова появилась целиком.
– Абсолютно неверно, – сказала Бабетта. – Это не побочный эффект лекарства. Это побочный эффект состояния. Мистер Грей сказал, что потеря памяти – отчаянная попытка противодействовать страху смерти. Нечто вроде войны нейронов. Я многое способна забывать, но забыть о смерти не удается. А теперь неудачу потерпел и мистер Грей.
– Он знает об этом?
– Я оставила ему сообщение на автоответчике.
– И что он сказал, когда перезвонил?
– Он прислал мне по почте кассету, я взяла ее с собой к Стоверам и послушала. По его словам, он буквально сожалеет – что бы это ни значило. Мол, я в общем-то была неподходящим объектом. Он уверен, что когда-нибудь, в ближайшем будущем, лекарство кому-нибудь где-нибудь поможет. Сказал, что совершил со мной ошибку. Все делалось непродуманно. Он был слишком нетерпелив.
Была уже глубокая ночь. Мы оба измучились. Но так далеко зашли, так много сказали, что я понимал: на этом останавливаться нельзя. Я глубоко вздохнул. Потом откинулся на подушку и уставился в потолок. Бабетта перегнулась через меня и выключила свет. Затем нажала кнопку приемника, прихлопнув голоса. Примерно так же заканчивались тысячи других ночей. Я почувствовал, как Бабетта опустилась на кровать.
– Я обещал себе кое о чем тебе не рассказывать.
– А до утра нельзя отложить? – спросила она.
– Гипотетически я скоро должен умереть. Не завтра и не послезавтра. Но это уже запланировано.
И я рассказал ей, как подвергся воздействию ниодина «Д». Говорил сдержанно, монотонно, короткими повествовательными предложениями. О специалисте, работавшем на компьютере, о том, как он, вторгшись в мое прошлое, получил пессимистический результат сплошной сверки. Мы представляем собой сумму наших данных, сказал я Бабетте, так же, как и сумму наших химических импульсов. Я рассказал, как упорно старался утаить от нее эту новость. Но после ее собственных откровений мне показалось, что эту тайну хранить не следует.
– Так что речь уже идет не о страхе и не о мнимой угрозе, – сказал я. – Все превратилось в непреложный, бесспорный факт.
Постепенно Бабетта вылезла из-под одеяла. Рыдая, взобралась на меня. Я почувствовал у себя на шее и плечах ее цепкие пальцы. Теплые слезы капали мне на губы. Она принялась колотить меня в грудь, схватила за левую руку и укусила между большим и указательным пальцами. Ее рыдания зазвучали хрипло и сдавленно, в них послышалось страшное, чудовищное напряжение. Нежно и неистово она схватила меня за голову обеими руками и потрясла из стороны в сторону на подушке – поступок, который в моем представлении никак не вязался ни с характером Бабетты, ни со свойственным ей поведением.
Когда, скатившись с меня на кровать, она забылась тревожным сном, я остался лежать, вперив взор в темноту. Включился приемник. Я сбросил одеяло и пошел в ванную. На пыльной полке у двери лежали Денизины пресс-папье с пейзажиками. Я открыл кран и подставил руки под струю холодной воды. Ополоснул лицо. В ванной было только одно полотенце – маленькое, розовое, с узором из крестиков-ноликов. Я
