«Мерседес-авеню».
Он сидел на бетонных ступенях крыльца рядом с маленькой юккой и читал русские журналы.
Мать принесла им кресло. Принесла посуду. Ли сказал, что им не нужны подачки. Она принесла попугая в клетке. Такого же попугая в такой же клетке, как он подарил ей в Новом Орлеане, когда работал курьером.
Тени прежней жизни все появлялись.
– Хватит, – сказал он Марине. – Не открывай дверь.
– Но как я могу не открыть твоей матери? Она так добра к нам.
– Не открывай и все. А то она покоя нам не даст. Ни в коем случае не пускай. Придет с фотоаппаратом и начнет снимать ребенка.
– Но она же бабушка.
– С этого все и начнется.
– Это просто снимок, Алик.
– Вот так она и навязывается. Так и проберется к нам в дом.
– Ты не хочешь пускать ее, а сам используешь при первой же возможности.
– Для этого и нужны матери.
– Это жестоко.
– Я пошутил, и не называй меня больше Аликом. В этой стране нет Аликов. И Джун – не Джунка. Все решат, будто ты не знаешь, как зовут членов твоей семьи.
– Ты не шутишь, когда повышаешь на все голос.
– Привыкай, так шутят в Америке. Так мы друг с другом разговариваем.
– Она вкалывала, чтобы вырастить тебя.
– Она это сказала со словарем? Нашли общий язык с «Мамочкой».
– Я и так знаю. Это же сразу видно.
– То, что сразу видно, – лишь половина правды.
– А что тогда вторая половина?
Он ударил ее по лицу. Дал пощечину, и Марина отшатнулась к плите. Там она и стояла, прижавшись щекой клевому плечу и подняв руку в изумлении.
Человек разговаривал с ним через проволочную сетку. Ли смотрел на его обрюзгшее лицо, на удостоверение, которое он держал у подбородка. Фрейтаг, Дональд. Федеральное Бюро Расследований. Темные глаза, легкая щетина. Они условились побеседовать в его машине.
В этой машине находился еще один человек, агент Муни. Агент Фрейтаг сел вперед рядом с Муни. Ли сел сзади, дверцу оставил открытой. Он вспомнил слово «феды», которым называют агентов ФБР. Был обеденный час, стояла духота.
– Дело вот в чем. Мы хотим знать, чем вы занимались в Советском Союзе, – сказал агент Фрейтаг. – И какие контакты были у вас уже здесь, из тех, что нас интересуют.
– То есть, если я знаю о чем-то секретном, вас это интересует.
– Совершенно верно.
– Я собираю вентиляторы. Это не секретное производство.
– Вы удивитесь, как много людей связывают фамилию Освальд с дезертирством и предательством.
– Я утверждаю, что ни разу не обращался к советским властям с целью передачи информации о моей службе в армии.
– Почему вы отправились в Советский Союз?
– Не хочу вспоминать прошлое. Просто поехал, и все.
– Но сам по себе путь долгий.
– Я не обязан объяснять.
– Вы состоите в Коммунистической партии Соединенных Штатов?
– Нет.
Агент Муни записывал.
– Вы не хотите провериться на детекторе лжи?
– Нет. Кто сказал вам, где меня найти?
– Это было несложно.
– Но кто сказал вам?
– Мы беседовали с вашим братом.
– И он сказал, где я живу?
– Совершенно верно, – ответил Фрейтаг с некоторым Удовлетворением. На его верхней губе блестели капельки пота.
– За мной установят слежку?
– Разве я сказал бы вам?
– В России за мной следили.
– Я думаю, в России следят за всеми.
Агент Муни тихо рассмеялся и закивал.
– Жена ждет меня обедать.
– Как вам удалось вывезти жену? Ведь они не выпускают людей просто по желанию.
– Я с ними ни о чем не договаривался.
Они обсудили несколько вопросов. Затем Фрейтаг сделал знак своему напарнику, тот убрал ручку и блокнот. Наступила пауза, явно сменилось настроение.
– Главное, что нас интересует: если возникнут подозрительные обстоятельства, информировать нас немедленно.
– То есть дать вам знать.
– Мы просим о сотрудничестве, если встретится индивидуум с убеждениями марксиста или коммуниста.
– Вы нанимаете меня информатором?
– Мы просим о сотрудничестве.
– То есть, если кто-то свяжется со мной…
– Так.
– То я должен рассказать ФБР.
– Совершенно верно.
Ли сказал, что подумает. Вылез из машины и захлопнул дверцу. Бросил взгляд на номер машины, когда обходил ее сзади, перешел дорогу и зашел в дом. Он записал номер машины и фамилию агента в своем блокноте. Затем отыскал в справочнике телефон ФБР в Форт-Уорте и записал его рядом с номером машины и фамилией – просто так, чтобы записи накапливались.
Марина позвала его обедать.
Он сидел в углу просторной комнаты и наблюдал, как они едят и беседуют. Говорили с набитыми ртами. Они толпились и ходили взад-вперед, эти русские, эстонцы, литовцы, грузины, армяне. Это был вечер встречи местных эмигрантов, в Далласе и Форт-Уорте их двадцать или тридцать семей, англоговорящих, русскоговорящих, франкоговорящих. Они постоянно сравнивали свое образование и происхождение. Малышка Джун сидела у него на коленях.
В эти вечера Марина всегда выглядела очаровательно. Люди окружали ее, выспрашивали новости. Она ведь приехала недавно, а некоторые эмигрировали десятки лет назад – кто тридцать, кто сорок. Ее чистый русский язык поражал старую гвардию. Марина была маленькая и хрупкая. А они думали, что советские женщины подобны метательницам молота, огромные и мускулистые, и все работают на кирпичных заводах. Марина стояла, дымя сигаретой, и пила вино. Она носила одежду, которую они подарили. Ей дарили платья, чулки, удобные туфли. Он не мог себе позволить напечатать книгу, которая лежала в шкафу в конверте, в виде записок на клочках бумаги, на обертках, а они водят ее к дантисту и дарят чулки. Все измеряется деньгами. Они всю жизнь копят материальные ценности и называют это политикой.
Он смотрел, как они жмут друг другу руки и обнимаются. Они жаловались Марине, что он не здоровается с ними по-человечески. Они считали его советским шпионом. Каждый, кто вернулся из России и не разделял их убеждений, был советским шпионом. А их убеждения – это «кадиллаки» и кондиционеры.
