ГЛАВА XXI
– Ты избегаешь меня! – сказала Челси Хантеру, лишь только тот открыл дверь своего дома. Стоя на пороге под пронизывающим ветром, Челси спрятала руки в рукава своего свитера. Теперь, в начале ноября, вечерами землю сковывал мороз. Она переминалась с ноги на ногу. Из жилища Хантера доносились звуки Девятой симфонии Бетховена. – Ты не бываешь в карьере, когда я там, – кричала Челси, стараясь не сорвать голосовые связки. Стереопроигрыватель Хантера был включен на полную мощность. – И в офисе не показываешься, если знаешь, что я на рабочем месте. И в церковь не заходишь, если я присутствую на службе.
– Я вообще никогда не хожу в церковь, – отозвался Хантер, глядя на ее живот, заметно увеличившийся за последние недели. – Удивляюсь, как это они тебя туда пускают!
– А что им еще остается? – усмехнулась Челси. – Ведь я пожертвовала церкви новый орган! Пастор настоял, чтобы я сидела на передней скамье. Поэтому там мы с ребенком и помещаемся! – Челси уже несколько недель как начала носить специальную одежду для беременных, и ее будущий ребенок, словно восприняв это как сигнал к действию, вырос за это время не меньше чем вдвое. И когда Челси проходила между рядами скамей к почетному месту, отведенному ей пастором, живот ее, к вящему негодованию и смущению прихожан, был заметен всем и каждому.
– Побьюсь об заклад, что нашим старушенциям это пришлось по вкусу! – развеселился Хантер.
Челси улыбнулась еще шире.
– Ты угадал. Они просто в восторге!
Хантер внезапно посерьезнел и, засопев, отвел глаза в сторону.
– Можно мне войти? – спросила Челси, передернув плечами. – Здесь несколько прохладно…
– Ты никак снова пришла жаловаться на одиночество и отсутствие собеседников?
– Нет, я больше не одинока. Бак – прекрасный собеседник, терпеливый и внимательный. Но я беспокоюсь.
– О чем бы это?
– О тебе.
Она вытянула руки вперед, почти касаясь его груди и тем самым давая ему возможность уклониться от ее прикосновения, если он того пожелает. Хантер отпрянул в сторону, и Челси вошла в дом. Звуки симфонии стали громче. Оглянувшись, она увидела, что Хантер неподвижно стоит у закрытой двери.
– Ты не мог бы немного приглушить звук?
– Мне нравится и так!
– Но у меня мысли разбегаются от этого грохота!
– Если тебе надо поразмыслить о чем-то, поезжай к себе домой!
Бросив на него взгляд, исполненный негодования, Челси подошла к проигрывателю и убавила громкость. Облегченно вздохнув, она пробормотала:
– Соседи, надо полагать, в восторге от этого грохота!
– Поэтому я и включаю его на полную мощность!
Такая бесцеремонность по отношению к соседям, разумеется, не делала Хантеру чести, но в данный момент Челси гораздо сильнее интересовали размер и состав его коллекции записей. Хантер несомненно был большим знатоком и любителем классической музыки.
– Ты никогда не рассказывал мне, откуда у тебя любовь к классике.
– Нет.
Она всем своим видом выразила нетерпеливое любопытство.
После довольно продолжительного молчания Хантер нехотя произнес:
– Мальчишкой я, бывало, каждую субботу таскался на симфонические концерты.
– Хантер!
– Тебе-то что до этого?
– Мне хочется знать!
– Моя мать любила классику. Этого с тебя довольно? Челси сочла его интерес к серьезной музыке одной из важных сторон его личности, во многом объяснявшей склад его характера и мировоззрение. Сознание того, что между ними так много общего, радовало ее.
– Да. Этого довольно. Но не скажешь ли ты мне, в чем все-таки дело?
– Дело только в том, что тебя это совершенно не касается!
– Но меня беспокоит твое поведение, – возразила Челси, пряча руки в карманы куртки и глядя на него в упор. – Мне казалось, что мы с тобой так хорошо понимаем друг друга.
Хантер молчал, обхватив руками плечи.
– Я что-нибудь не так сказала? – забеспокоилась Челси. – Я обидела тебя?
Но Хантер снова не произнес ни звука, лишь равнодушно пожал плечами.
– Может быть, кто-нибудь сказал тебе обо мне что-то неприятное, и это расстроило тебя? – предположила она. Мало ли какие сплетни могли распускать горожане об отце ее ребенка или о ней самой, о ее родителях, о ее фирме в Балтиморе, наконец, о ее планах на будущее…
