месячных циклов считалась нечистой и опасной, следовательно, ее нужно было удалить, чтобы она не могла навредить. Роженица также считалась нечистой, и существовал обряд очищения, для того чтобы женщина после родов вновь была принята своим обществом. Во многих цивилизациях женщина не допускалась к исполнению некоторых обрядов как существо изначально испорченное. Отвращение к слабому полу было усилено также тем, что женщина, которая является самым близким существом для мужчины, быстро стареет и это происходит более заметно, чем у мужчин. Эта тема уходит корнями в древнее прошлое и отражена в литературе и живописи в образе женщины со старческими спиной, грудью и животом. Облеченная моралью, эта тема вошла в христианство, но и в дохристианской культуре встречаются изображения женщины с разложившимся чревом. Не является ли это причиной того, что парфюмерный арсенал женщин в глазах мужчин всего лишь средство скрыть старение.
На протяжении многих веков отношение к женщине было двойственным — как к существу, дающему жизнь и предвещающему смерть. В частности, оно нашло отражение в культе богини-матери. Мать — земля кормилица, но ее чрево — это также последнее пристанище усопших. Она подобна критским урнам, в которых хранили воду, вино и зерно, но также прах умерших.
Симонa де Бовуар в книге 'Второй пол' пишет:
'Лицо мрака, оно хаос, из которого мы все вышли и в который однажды должны возвратиться… Ночь царит в тисках земли. Эта ночь — вечная угроза человеку, а обратная сторона плодородия — страх'.
Не случайно во многих цивилизациях именно на женщин возлагалось исполнение похоронных обрядов. Потому что считалось, что они теснее мужчин связаны с вечным круговоротом природы — от рождения к смерти и от смерти к жизни. Они созидают, но они же и разрушают. Отсюда появились разнообразные образы богини смерти и многочисленные легенды о чудовищах в женском обличье. 'Мать, пожирающая своих детей '(Медея и пр.), является столь же распространенным образом, как и сам каннибализм, и таким же древним, как человечество. Образ людоеда-мужчины, напротив, встречается редко. В XV–XVII вв. за обвинениями ведьм в убийстве младенцев, чтобы принести их в жертву Сатане, в подсознании людей скрывался все тот же застарелый страх перед женщинами-демонами, убивающими новорожденных детей. Самым грандиозным символом женщины, созидающей и вместе с тем разрушающей, безусловно является индийская богиня Кали — мать мира. Эта прекрасная, но кровожадная богиня очень опасна, и для ее умиротворения нужна ежегодная жертва многих тысяч животных. Она воплощает принцип материнской слепоты, которым движет круговорот природы. Она производит взрыв зарождения жизни и вместе с тем слепо сеет чуму, голод, засуху, войны. В эллинской культуре образу богини Кали в какой-то степени соответствуют Амазонки, пожирающие человеческую плоть, Парки, обрывающие нить жизни, безумные, мстительные и ужасные Эринии, настолько страшные, что греки боялись произносить их имя. Тот же мужской страх перед слепым женским чувством выражен в 'Безумной Марго' Брейгеля.
Таким образом, страх мужчины перед женщиной не ограничивается боязнью кастрации, названной Фрейдом. Боязнь лишиться полового органа может быть одной из причин мужского страха, но ее не следует рассматривать вместе с постулируемым без достаточных оснований желанием женщины завладеть мужской плотью. Мифология истории болезней и сама история действительно подтверждают наличие у мужчин страха кастрации. У американских индейцев существует более трехсот версий легенды о женском половом органе, ощетинившимся зубами (или змеиными жалами, согласно индусскому варианту). В 'Молоте ведьм' страху лишиться полового органа посвящена целая глава (часть I гл. IX): 'Действительно ли ведьмы обладают даром внушения, что мужской член исчез или отделился от тела?' На этот вопрос ответ положительный — да, поскольку демоны и вправду могут отнять у мужчины его пенис. Этот вопрос содержится в большинстве трактатов по демонологии эпохи Возрождения, тогда же верили в чудодейственную силу завязанного узелка, способного лишить жертву на время или окончательно мужской силы.
Женщина вызывает в подсознании мужчины тревогу не только потому, что она судит о его мужском достоинстве, но еще и потому, что она в его глазах подобна священному ненасытному огню, все поглощающему и который нужно все время раздувать. Мужчина страшится сексуального каннибализма своей партнерши, видя в ней мифический образ огромной женщины-людоеда, сметающей все на своем пути. Он представляет себе Еву безбрежным океаном, в котором затерялся его хрупкий кораблик, бездной, которая может его поглотить, бездонным озером, глубоким колодцем. Женская бездонность символизирует погибель, и мужчине следует противиться страстным призывам Цирцеи и Лорелеи. Мужчина никогда не побеждает в сексуальной дуэли. Женщина для него всегда фатальна, она мешает ему быть самим собой, реализовать духовное начало, найти путь спасения. Будь то жена или возлюбленная, женщина всегда была для мужчины тюрьмой, поэтому перед длинной дорогой и большим начинанием он должен воспротивиться женскому соблазну. Так поступали Одиссей и Кетцалькоатль. Поддаться чарам Цирцеи означает потерять самого себя. Тема мужчины, погубленного из-за женских чар, фигурирует и у американских индейцев, и в поэмах Гомера, и в суровых трактатах контрреформации.
Долгое время считалось, что дружба между женщиной и мужчиной невозможна. Мари-Одиль Метраль пишет, что 'дружба — это изобретение мужчин для подавления древнего страха перед женщиной. Узы дружбы призваны обезвредить женские чары, власть женщины и ее сговор с природой. Нужно поработить женщину, чтобы обуздать ее опасную натуру, обусловленную ее изначальной нечистотой и загадочной силой'.[25]
Женщина как олицетворение великолепного зла, наслаждения смерти, ядовитости и лжи, обвинялась представителями другого пола в том, что принесла на Землю грех, горе и смерть. Греческая Пандора и библейская Ева совершили первородный грех, одна, открыв урну несчастий, вторая, вкусив запретный плод. Человек искал виновного за свои страдания, неудачи, исчезновение земного рая и нашел его в лице женщины. Можно не доверять существу, наиболее опасному тогда, когда оно улыбается. Срамное место женщины стало символом засасывающей топи ада.
Таким образом, страх перед женщиной не был только выдумкой христианских аскетов. Христианство усвоило существовавший ранее страх и использовало это пугало до XX века. Это говорит о том, что антифеминизм XIV–XVII вв. не был новой темой в богословии, однако чтение Евангелия в то время грешило неточностью. В евангелических текстах, доводящих до нас учение Христа, говорится о 'дыхании кротости, снисходящей и на женщин, и на прокаженных' (Симон де Бовуар), и о революционном для того времени равенстве между мужчиной и женщиной. Фарисеям на вопрос, по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женой своею, Христос отвечает: 'Не читали ли вы, что сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей и будут два одной плотью' (от Матфея, XIX, 4–5).
В этом смысле отношение Иисуса Христа к женщине было новаторским и шокирующим даже его учеников. Еврейские женщины не были предметом проповедей раввинов, они не допускались к храмовым обрядам. Христос же окружает себя женщинами, охотно беседует с ними, считает их личностями, особенно если они презренны (самаритянка, кающаяся грешница). Он включает женщин в свои проповеди: '…он проходил по городам и селениям, проповедуя и благовестуя Царствие Божие и с Ним двенадцать'.
И некоторые женщины, которых он исцелил от злых духов и болезней: Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов, и Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему именем своим (от Луки, XIII, 1–3). В день смерти все ученики, кроме Иоанна, покинули Господа, но женщины остались верны ему. И они первыми будут свидетелями его воскресения — в этом сходятся все четыре Евангелия. Но с самого начала, со Св. Павла, Церковь с трудом соединяла теорию с практикой. Равенство, провозглашенное Евангелием, не привилось в странах, принявших христианство, вследствие их культурного уровня. Провозглашению спорного тезиса о 'равенстве достоинств' противостояли, с одной стороны, патриархальный уклад еврейского и греко-римского обществ, а с другой духовная традиция, которая, пройдя долгий путь развития от пифагорейцев через Платона к стоикам, призывала к отказу от земной действительности, к презрению физического труда и плоти (вся женщина в утробе своей). Св. Павел стоит, безусловно, у истоков двойственного отношения к женщине в христианстве, заявив, что 'нет ни греха, ни иудея… ни раба, ни свободного человека, ни мужчины, ни женщины: потому что все вы едины в Иисусе Христе' (Поcл. к галатам, III, 8). Но, будучи сыном и учеником фарисея и в то же время римским гражданином, он во многом способствовал тому, что женская доля сводилась к подчинению как в семье, так и в церкви, куда ей было запрещено входить с непокрытой головой. Ссылаясь на второй стих Сотворения мира, он поучал: 'не мужчина создан для женщины, а
