сегодня или нет? Я поставил на первый вариант. Когда гараж выпустил из своего нутра «бастаад» и я сел за руль, мое возбуждение словно передалось ему — он вел себя просто великолепно. Казалось, он, как всегда, реагировал чуть ли не на мои мысли, но как-то иначе, мы с ним быстрее обычного проносились по улицам, оставляя позади солидные «рамблеры» и «кадиллаки», плавных очертаний «форды» и быстрые «статлеи». Мы были хозяевами улиц, и остальные водители и автомобили как будто это чувствовали. Мы покатались по городу полчаса, я дождался семи и направился на север. Через десять минут я был возле станции техобслуживания сети «Шелл». Въехав на площадку, я вышел, спокойно и с достоинством огляделся. Все боксы были пусты. Время, правда, было раннее, но все равно тут должно было быть больше клиентов. Похоже, домашние гаражи скоро положат конец большим станциям техобслуживания, как лет пятнадцать назад уже случилось с мелкими частными автомастерскими.
Я направился в сторону ближайшего бокса, и тут из другого, чуть левее, высунулся толстяк в идеально чистом комбинезоне с большой желтой раковиной на груди. Он не походил на обычного механика, но как раз именно такой был мне для начала и нужен.
— Добрый день! — крикнул он. — Даже верить не хочется, что это чудо техники отказало. — Он доброжелательно улыбнулся.
Я видел, как у него под черепом клубятся приятные мысли, вращающиеся вокруг старого как мир словосочетания «немалые деньги».
— И вы правы. — Я постарался, чтобы мои слова прозвучали как комплимент типа: «А вы, однако, разбираетесь в машинах!» — Как говорилось в рекламе: «Если тебе кажется, что твой „бастаад" отказал, это значит лишь, что тебе снится дурной сон!» Я по другому делу. — Я чуть понизил голос, чтобы его ушей достиг шелест банкнот в моем кармане.
— Может, зайдем в контору? — Я не ошибся: у него был хороший слух, чувствительный к звяканью инструментов в смотровой яме и шороху мятых денежек. — Никто нам там не помешает. — Он ткнул большим пальцем в сторону дверей в начале зала.
Мы вошли в просторное помещение, оборудованное средствами связи не хуже, чем средний комиссариат полиции. Оборудование было, может быть, и устаревшим, но явно свидетельствовало о том, что на этот раз «Шелл» не предвидела краха в авторемонтной отрасли и с размахом инвестировала средства в свои мастерские. Толстяк открыл холодильник и спросил:
— Чего-нибудь холодненького?
— Нет, спасибо, — махнул я рукой. Утро, на мой взгляд, было достаточно свежим, и у меня, в отличие от моего собеседника, не было никаких причин потеть при мысли о неожиданном заработке.
Толстяк сорвал кольцо с банки с ананасовым соком, выпил половину и утер губы тыльной стороной руки.
— Слушаю. — Он сел за стол и показал мне на широкое пластиковое кресло напротив.
Я осторожно сел, предвидя, что кресло окажется скользким, как льды Антарктиды. Достав сигареты, я протянул ему пачку. Он взял одну и закурил, не предложив мне огня.
— Помните Алекса Робинса? — спросил я, поднося зажигалку к сигарете.
Он поморщился и выпустил облако дыма.
— Г-господи, ну ясное дело! Было время, я просто работать не мог, постоянно только твердил, какой это замечательный парень, как мы все его любим и им восхищаемся, и как мы за него переживаем, и как ему желаем всего самого наилучшего. Мне пришлось два раза сходить в оперу, я едва умом не тронулся.
— Меня интересует в первую очередь Алекс в период, предшествовавший случившейся с ним перемене. Что это был за человек?
— А вы кто? — Он прищурился и смерил меня взглядом, с его точки зрения — проницательным и сверлящим, но на самом деле лишь хитрым и любопытным.
— Дело весьма деликатное. — Я наклонился к нему. — Робинс оставил после себя сына, а его мать считает, что его отец ее обманул, и теперь намерена вытянуть у адвокатов несколько больше денег, чем дал ей Алекс. А я должен ей в этом помочь. Не стоит, наверное, добавлять, что если эта девушка получит то, что ей причитается, она наверняка не забудет о том, кто помог ей в тяжелую минуту. — Я достал из кармана двадцатку и щелчком послал в сторону развалившегося в кресле толстяка. На его физиономии было написано понимание и сочувствие, он не отрывал от меня взгляда, но купюра исчезла со стола невероятно быстро и незаметно. — Надеюсь, вы меня понимаете?
— Конеч-чно! — ответил он. — Я не совсем, правда, понимаю, что вас интересует… — Он сунул мизинец в ухо и сосредоточенно покрутил. Взглянув на результат этой операции и удовлетворившись им, он вытер палец о брюки, которые теперь уже не были столь идеально чисты.
— Расскажите о Робинсе как можно более откровенно и без всех этих выдумок для журналистов.
— Неплохой работник, да, неплохой, — кивнул он. — Вежливый, тихий, иногда я думал, что он просто дурак, но ведь потом он так прославился по телевидению…
— Погодите, погодите! Сначала про Робинса до той перемены, постарайтесь не смешивать, хорошо? — Мне пришлось его прервать, чтобы он не создал образ третьего Робинса — до и после перемены сразу.
— Ну… гм… Делал, что положено, вот, собственно, и все. — Он допил сок и швырнул банку в корзину. — Потом уехал рыбачить в Швецию, черт его знает зачем. Вы ведь не станете говорить, будто у нас тут рыбы нет?
Патриот.
— Он дружил с кем-нибудь?
— Нет. Здесь тогда были старые специалисты и молодые подмастерья. Он не подходил ни тем, ни другим.
— А из тех, молодых, тут еще кто-нибудь работает?
— Да… — Он кивнул. — Один еще остался.
— Ну хорошо, и что с тем его отпуском?
— Ну, значит, полетел в Швецию на две недели, но вернулся через девять дней и хотел взять еще две недели отпуска. Однако момент он выбрал неудачный, поскольку как раз тогда начали увольнять работников, и вскоре получил уведомление и он. Правда, его это совершенно не взволновало. Это было очень странно, но вел он себя именно так. Теперь-то мне кажется, что он уже знал, чем будет заниматься, и на фирму ему было глубоко наплевать. А потом началась вся эта комедия — улыбки, цветы от коллег и так далее, и тому подобное. Приходили какие-то деятели из рекламы, раздали немного денег, сказали, что говорить, обещали еще кое-чего, но больше не появились. Да и зачем, собственно? Алекс Робинс сошел с первых полос газет и перешел на страницы серьезных изданий, а там уже никого не волновало, чем он когда-то занимался.
Я стряхнул пепел в фарфоровую раковину, герб фирмы. Толстяк протянул руку и потушил свою сигарету.
— Вы с ним потом разговаривали?
— Нормально — уже нет. Раз или два, но это были примерно такие сценки: «Алекс, старик! Как дела?» — «Эрнест! У меня все о'кей, да ты, наверное, и так знаешь?» Словно треп перед камерой. — Он поморщился, отчего его глазки скрылись в складках жира. — Так продолжалось два месяца, а потом — тишина. Лишь когда он застрелился, снова началось вторжение журналистов; мы говорили все то же, что и раньше, хотя каждый из них хотел чего-то особенного. Впрочем, честно говоря, мы ничего о нем и не знали.
— Хорошо. — Я поднялся со скользкого сиденья. — А с тем, молодым, я мог бы поговорить?
— Сейчас. — Оттолкнувшись ногой от стола, он развернулся в кресле и нажал две клавиши. Несколько секунд спустя в динамике что-то захрипело. Аппаратура была явно старой.
— Пусть ко мне зайдет Космонавт, — бросил толстяк в микрофон и вернулся в прежнюю позицию. — Этот парень, Боб Невилл, хотел стать астронавтом, но у него не получилось. Кто-то у него в семье оказался из красных.
— Ну что ж, спасибо вам. До свидания.
Я вышел, прежде чем он успел что-либо сказать. В паре метров от дверей я увидел крепкого мужчину лет тридцати. Я подождал, пока он подойдет ближе.
— Боб Невилл? — спросил я.
Он остановился, внимательно окинул меня взглядом и кивнул.
— Это я хотел с вами поговорить. Две минуты, шеф знает.
