среднем пальце, а когда я мяукнул и дернул руку назад, шар послушно вернулся, затормозив о левое колено. Гуаяковое дерево — одна из твердых пород, именно этим и руководствовались, выбирая этот сорт для изготовления кегельных шаров. Будда поправлял шнурки, делая вид, что не замечает моих неудач. Я примерился для второго броска. Уже лучше — шар оторвался от пальцев почти безболезненно, но его начальная скорость оказалась не выше скорости страдающей ревматизмом улитки. Американские дорожки не имеют углублений, которые помогают шару катиться в нужном направлении.
— Усовершенствовали, называется! — проворчал я. — Я к тебе обращаюсь! — рявкнул я в сторону Будды.
Третий шар отправился следом за вторым, догнав его в желобе, и оба с глухим щелчком скрылись из виду.
— Теперь ты, — предложил я. — А я посмотрю.
Он не глядя вложил два пальца в отверстия — уже в этом он оказался успешнее меня, — затем прицелился, замахнулся назад, пробежал несколько шагов и пустил шар, выбросив руку вперед. Собственно, он сделал то, что я множество раз видел по телевидению и не считал ни особо увлекательным, ни слишком сложным. Шесть кеглей, не слишком выдающийся результат, и я дал Будде это прочувствовать. Он улыбнулся и бросил второй шар. Видимо, моя физиономия его раздражала, поскольку он сбил только четыре. Мрачно сосредоточившись, он бросил третий шар. Восемь.
— До ста?
Я принял предложение. Не потому, что мне очень хотелось повыламывать себе пальчики тяжелыми шарами, но что-то ведь надо было делать. Я уступил Будде право первого броска. Пока он небрежно колдовал с шарами, прицеливаясь, разбегаясь и бросая, я незаметно наблюдал за происходящим вокруг, одновременно тренируясь во вставлении пальцев в отверстия и особенно — в быстром вынимании их оттуда. Тренировка дала кое-какие результаты, наблюдение же — никаких. При счете 67:14 в пользу Будды я перестал смотреть по сторонам. Мои шары, в среднем каждый третий, достигали цели, но либо пролетали сквозь кегли подобно буре, сметая одну или две, или, если я пытался синхронизировать скорость с меткостью, скатывались в боковые желоба. Я сбросил жилетку и подвернул рукава, что позволило мне достичь тридцати очков. Как раз тогда Будда набрал сотню.
— Реванш, естественно. Я читал в правилах, что самое важное в кеглях — реванш.
— Может быть. Я не знаток, но вижу, как наш Ковбой поглядывает на часы. Вряд ли он позволит тебе оставаться на дорожке хоть секундой дольше.
Остыв, я медленно натянул жилетку и закурил.
— Несложная игра. — Я восхищенно покачал головой. — А какая захватывающая! Поздравляю. — Я протянул руку Будде, тот пожал ее с покровительственной усмешкой.
— Это было не так уж и трудно.
— Наверняка. Как-нибудь приглашу тебя на партию в пресснер, вот это действительно спорт.
— Никогда не играл.
Еще бы. Название игры я придумал секунду назад, еще через несколько секунд я объяснил бы ему правила, но тут увидел, что к нам приближается Ковбой, и изобразил на лице некое подобие постной улыбки.
— Уже уходим! — крикнул я, прежде чем он успел открыть рот, чтобы прогнать нас с дорожки. — Сам видел, я играю как последняя задница. — Он остановился, явно застигнутый врасплох моей самокритикой. Я подошел ближе и тихо спросил: — Джереми Красински, знаешь такого? Подумай, ответ может стоить мне две сотни.
Ясно было, что две сотни — не та цена, за которую он выдал бы чье-либо местонахождение, но подобного вопроса он, очевидно, не ожидал. С одной стороны, он колебался, не вышвырнуть ли нас из заведения, с другой — мы явно располагали какой-то информацией, и он должен был выяснить, что и сколько мы знаем. Правый уголок его губ дрогнул, он тряхнул головой.
— Не знаю такого, — медленно проговорил он.
— Ясно. Трудно предположить, чтобы ты знал всех, кого я хочу видеть. Но, может, немного подумаешь, может, все же что-нибудь вспомнишь. У меня до недавнего времени был приятель, которого Джереми соблазнял хорошими бабками. Юр Хоббер, увы, его уже нет в живых, но я до сих пор мечтаю немного подзаработать. — Я лихорадочно пытался сообразить, знал ли уже Джереми Мануэля, будучи приятелем Юра, и могу ли я назвать его фамилию, но не в состоянии был проделать в памяти сложную процедуру синхронизации дат. Ласкацио я решил оставить в покое, его всегда можно было выпустить на ринг позже. — Ну так как? Подумаешь? — Он смотрел на меня и не отвечал, видимо размышляя, не вышвырнуть ли нас вон. Я решил слегка подсластить разговор: — Не злись на меня за ту сцену в баре, но ты подошел ко мне со спины и сразу что-то понес, а я немного нервный. У нас… — я кивнул в сторону Будды, — нелегкая жизнь, черт бы ее побрал.
Похоже, я окончательно сбил его с толку лавиной слов и сведений, ему требовалось время, чтобы проанализировать мою болтовню или поделиться услышанным с кем-то поважнее. Я надеялся, что он запутается, пытаясь воспроизвести мою тираду, что затрет возможные нестыковки и вызовет у шефа желание встретиться со мной. Если он окажется достаточно разговорчивым, одни лишь вопросы могут помочь дать ответ. Самый худший вариант допроса — вынудить кого-то рассказывать и вмешиваться в поток слов, он сам наделает глупостей. Но мало кто в состоянии выдержать подобного рода поединок. Ковбой, по крайней мере пока, показывал себя с самой лучшей стороны. Я надеялся, что его босс окажется более легкомысленным, так часто бывает.
— Мы пойдем пить пиво. — Я показал в сторону пивной. — Постарайся подумать.
Он молча повернулся и ушел. Я кивнул Будде и пошел впереди. Заказав четыре кружки, я оперся локтями о столик.
— Ты слышал, Бобби, что я ему сказал. — Я надеялся, что у Будды не возникнет желания именно сейчас, когда за нами могут наблюдать и подслушивать, рассуждать по поводу наших активов и пассивов. Он кивнул. Я тоже. — Будем пить пиво. И посмотрим.
Мы молча опорожнили по кружке. Я смотрел на других игроков — все играли на несколько порядков лучше меня. Венере Милосской, может быть, и недоставало красоты, но руки у нее имелись, и она катала шары по дорожке с достойной зависти ловкостью. Раз или два она бросила взгляд на меня, я почувствовал, что нам пора сматываться, но я надеялся на ответ Ковбоя. Он появился, когда четыре кружки уже опустели. На этот раз он не стал подходить ко мне со спины, видимо, проконсультировавшись насчет того, как себя вести, с кем-то извне, или просто хотел, чтобы это выглядело именно так; так или иначе, он громко хлопнул входной дверью и подошел к нам.
— Я ничего не понял из твоей болтовни, приятель, но играть здесь может кто угодно. Только лучше запишитесь, дорожек все еще не хватает. На завтра, например, уже почти все занято. — Он пожал плечами и, не прощаясь, вышел.
Делать здесь больше было нечего, разве что посетить туалет. Уходя, в автомате у дверей я набрал обе наших фамилии. Я вовсе не удивился, увидев, что А. 3. Стейтс и Р. Друдман — чуть ли не единственные, кто записался на завтра. От каких-либо многозначительных жестов я воздержался, зато Будда, правда, уже в машине схватил меня за плечо и несколько раз потряс. Он пребывал почти в экстазе, и мне пришлось долго его убеждать, чтобы не устраивать празднование уже сегодня. Но от двух «манхэттенов» я отказываться не стал. У меня слабая воля. Когда мне этого хочется.
14
Было начало четвертого, если точно — семь минут четвертого. Я уже сто с лишним раз успел посмотреть на часы, когда позвонил Ник-Пол-Робин. Камень с сердца! Я почувствовал себя на несколько кило легче и на несколько сот гига-чего-то-там счастливее. Мне не удалось скрыть своей радости.
— Неужели ты рад? — спросил Робин.
— Ты даже сам не знаешь как. Без тебя я обречен на безработицу. Скажи — у тебя получилось?
— Естественно, у меня всегда все получается, — непринужденно рассмеялся он.
— Понятно. Потому я тебе и позвонил, твое участие в любом деле гарантирует положительный результат.
— Это что, намек на новые предложения? — настороженно спросил он.
— Не-ет… Но ты поднимешься наверх, или мне тебя где-то искать? — Я увидел, как Будда, с самого
