А Женя, не слушая его, удивленно договорила:
— Да ведь Олег и сам не согласится, только засмеет меня!
— А зачем упоминать именно его? — спросил Яков Борисыч. — Вы просто порассуждайте да поспорьте на своем вечере на эту тему.
13
А вот как мы с Олегом поняли, что любим друг друга…
Однажды утром Женя вышла на середину лаборатории своей ловкой, красивой походкой, расправила плечи, высоко подняла голову в золотисто-рыжей шапке волос и торжественно произнесла:
— Массы, отзовитесь, проявите энтузиазм! В воскресенье все — за город! Освоим пляж, воду, солнце и пиво! Начальство уже откликнулось, с болью сердца оторвало от производства автобусы! — И запела: — Воскресенье, день весенний, песни слышатся кругом!.. — И не выдержала, покосилась на Олега.
Я сразу же решила, что поеду. Но ничего не сказала Анатолию. А если он откажется, будет и в выходной писать диссертацию? И поймала себя на том, что чуточку даже надеюсь на это. Но тут же успокоилась: мне ведь просто интересно, как будут выглядеть все наши в другой обстановке. Да и от коллектива отрываться неудобно. И боялась подумать: вдруг Олег не поедет?.. И только когда услышала, что он согласен, равнодушно предложила Анатолию:
— Съездим, покупаемся?
Он сказал, досадливо морщась: — Да, понимаешь, надо бы мне посидеть, подумать…
Я ждала, отвернувшись. Он договорил:
— Съезди одна, а?.. Мы ведь последнее время так мало гуляем. И от других сторониться неудобно.
— Не знаю… Если бы с тобой…
— Надо мне поработать. Вот кончу, тогда все время наше будет.
Утром в воскресенье около входа в КБ уже стояло несколько автобусов. Наши сидели в первом, Женя крикнула мне из раскрытого окна:
— Танька-Встанька, скорей сюда! Анатолий как-то сказал в лаборатории, что
Костя называет меня так, но у Жени это получалось грубовато-насмешливо. Неужели она уже догадалась и ревнует?.. Олега нигде не было. Только тут я вспомнила, что забыла завтрак. А никому вроде в голову не пришло, чего это я, пригородная, еду за город, да еще без Анатолия. Только Вагин со своей двусмысленной улыбочкой крикнул мне:
— Танечка, сюда, сюда, я вам место занял!
Я села рядом с ним, пожала его толстую волосатую руку. Ворот его дорогой шелковой рубашки был расстегнут, на выпуклой груди тоже курчавились густые жесткие волосы. От него пахло хорошими духами. Круглые колени Вагина были широко раздвинуты, он занимал почти все сиденье, и я примостилась кое-как, стараясь не коснуться его. И пересесть не решилась: все-таки он приятель Анатолия, я знакома с его женой, с кем же мне и садиться? А он сказал, пристально глядя на меня:
— Решили без Анатолия поехать? Ну, я вас в обиду не дам, буду шефствовать.
— А вы без Веры? — напомнив о жене, чтобы особенно не расходился, спросила я.
Он приподнял плечи:
— Куда все — туда и мы! — Засмеялся, кивнул на аппарат, болтавшийся на груди: — Пофотографируемся?
— А пленка заряжена?
— Специально для вас, Танечка!
Туликов сидел перед нами, тонкой рукой обнимая худенькие плечи жены, и усталое, всегда озабоченное лицо его сейчас сияло счастьем. Жена ласково смотрела на него большими, удивительно красивыми глазами и стыдливо старалась спрятать костыли. Я уже знала, что у нее с детства костный туберкулез.
Рядом с Коликом Выгодским сидела маленькая хорошенькая девчушка в светлом платьице, модно причесанная, чопорно держала на коленях руки, безразлично смотрела перед собой: зубрила-отличница, что ли, урвавшая время от уроков?
Династия Антиповых тоже оказалась в нашем автобусе. Николай Ильич, сдвинув на кончик носа металлические очки, по-мальчишески высунувшись из окна автобуса, тонким голосом крикнул кому-то:
— Бутылочку захвати! Ясно?
Игнат Николаевич сидел праздничный, в свежей белой рубашке и галстуке, повязанном толстым, немодным узлом. Рядом с ним — жена, полная, грузная. Платье ее было по-деревенски цветастым, ярким. Оба они напоминали моих отца с матерью в праздники. Лидия Николаевна говорила Якову Борисычу:
— Наш Игнаша, когда пьяненький, все хвастается, что его пять раз для газеты снимали.
— Что у трезвого на уме — у пьяного на языке, Коза! — не преминул вставить Николай Ильич.
— Он у нас гордый. — Жена Игната Николаевича расправила подогнувшийся воротничок его рубашки, и не понять было, шутит она или всерьез.
— Антиповы — они такие, — притворно вздохнул Павел и тотчас повернулся к Жене.
Я удивилась. Его сухощавое, антиповское лицо с быстрыми глазами стало вдруг смущенным, просительным. Как же это я раньше не замечала?..
В это время Женя радостно и громко сказала:
— А я уж думала, ты опоздаешь! — и заулыбалась.
Через переднюю дверь в автобус вбежал Олег, неся перед собой гитару. Он был просто неотразим…
— Привет отдыхающим! — весело сказал Олег, обегая всех глазами; увидел меня, на секунду приостановился и тут же отвел взгляд.
Автобус тронулся. Женя подвинулась к окну, Олег сел рядом с ней.
— Олешка, песню! — скомандовал Николай Ильич.
— Па-а-арень я молодой!.. — оглушительно проревел Вагин, пародируя песню; этим он, видно, хотел сказать: «Петь в автобусе — пошлость, но раз уж иначе не можете, то пожалуйста!..» — и этаким ухарем- гусаром заулыбался мне.
Я отвернулась. Вагина никто не поддержал.
— Давай, Олешка, ту, студенческую, — попросила Женя.
Я оглянулась на Павла. Он пристально смотрел на Женю. Да, все ясно…
Вдруг Николай Ильич со строгим, серьезным лицом начал: «За фабричной заставой…». Олег тотчас стал аккомпанировать ему, а все Антиповы как-то подобрались и дружно подхватили эту песню. Мы негромко подпевали им, я смотрела на Антиповых и почувствовала то крепкое, уверенное в их семье, что почти совсем незаметно было в обычной обстановке, когда все они только и делали, что подтрунивали и шутили. И все, кажется, тоже ощущали это. Лицо Жени было строгим, Туликов с женой сидели, тесно прижавшись друг к другу, мечтательно глядя вдаль. Олег не отрываясь смотрел на Николая Ильича. Автобус катился теперь мимо веселеньких дач, желто-зеленых от солнца, деревьев и полян. Я забылась и пела вовсю, как когда-то, выступая в школьной самодеятельности. Получалось у меня хорошо, я видела одобряющие лица Антиповых, Олега, тоже смотревшего на меня.
Замолчали. Долго слышался только гул автобуса, низкий и шуршащий. Наконец Выгодский проговорил:
— А вот есть одна одесская песенка…
— Про Дерибасовскую? — деловито спросила его знакомая.
Но их никто не поддержал.
— Вот так-то, девонька, — медленно оборачиваясь ко мне, сказал Николай Ильич. — Голосистая ты!..
И все смотрели на меня по-новому, даже Лидия Николаевна улыбнулась:
— Вон ты какая, Сфинкс!
