Лидия Николаевна заметила меня и подошла к кустам.
— Слушай-ка… — каким-то странным, строгим и одновременно сочувствующим голосом сказала она и взяла меня за локоть.
Я встретилась с ее глазами, отняла руку.
— Ты что это задумала, а?! Сфинкс!.. — Последнее слово она выговорила медленно и презрительно.
А мне вдруг стало до того горько, как ни разу еще в жизни. Я отвернулась:
— Не знаю…
Она долго молчала. Снова взяла меня за обе руки, повернула лицом к себе. Глаза ее на секунду стали растерянными, потом потеплели.
— Вон оно что!.. — удивленно, раздумчиво проговорила она.
— Тетя Лида! — неожиданно для себя воскликнула я. — Что же мне делать?
— А ты уверена?
— Кажется…
— А Олег? Да это и неважно… Трудное у тебя положение. Но ведь сама виновата? Сама.
Я считала, что с Локотовым у тебя… Он-то ведь тебя любит. А ты?
— То люблю, а то нет… Вообще-то он мне очень нравится.
Глаза ее снова стали строгими, она покачала головой:
— Что за молодежь теперь? Мы, бывало, уж если любили, так любили, ни о чем не думали! — Она часто-часто закивала, что-то вспоминая, и лицо ее сделалось отсутствующим.
Я ждала. А она безжалостно договорила:
— Локотова ты, Татьяна, закрутила из чистой выгоды. Молчи, молчи, я знаю! А теперь должна твердо решить — или так, или этак, поняла? Чтобы честно!
— Да…
— Труднехонько тебе, девонька, придется. Подумай хорошенько и решай. Сразу! — Она пошла, вдруг обернулась: — А то еще, гляди, Олегу жизнь испортишь! А ему голова для работы нужна…
Я осталась стоять у кустов.
Всем хорошо!.. Все отдыхают, веселятся… Даже Лида-маленькая и Галя кокетничают с какими-то парнями, смеются так, что в Кронштадте слышно… А Олег точно совсем забыл про меня. Или, может, у нас ничего и не было, я все выдумала? И со страхом поняла — Лидия Николаевна права: если даже у Олега ко мне и ничего нет, мне-то все равно не избавиться… Ох, почему со мной случилось такое… А дома что скажут у меня и у Анатолия?..
— Таня, идите к нам, — позвала меня. от дальних кустов жена Туликова. Я пошла…
Люба сидела, стыдливо засунув костыли под коврик, прикрыв халатом ноги. Смущается она своего несчастья, вот почему они уединились. Туликов читал какой-то учебник, настырный парень. И они Люба, порозовевшие на воздухе, казались сейчас особенно нежными, хрупкими. Она сказала, сияя огромными глазами, точно сразу поняла, что со мной творится, и предлагала мне помощь:
— Сюда, сюда садитесь, устраивайтесь поудобнее.
Я села. Туликов не посмотрел на меня. Люба сказала:
— Я первый раз в это лето за городом… А вы как-нибудь к нам бы зашли. В городе… Я ведь все дома и дома…
— Спасибо, Люба.
— Заходи, Тань… — проговорил и он, не поднимая головы от книги.
Так Светка меня называла — Тань…
— Спасибо, Боря.
Он взглянул на Любу, и они понимающе улыбнулись друг другу. Дома она, наверно, старается смягчить его обычную злую насмешливость, помогает преодолеть его недоверие к людям. И он понимает это, ценит. И вот сейчас он тоже пригласил меня, догадался, что это будет приятно Любе, и она молча, улыбкой поблагодарила его за это приглашение. Мне даже стало немного стыдно: я, такая здоровущая на вид, а внутри слабее этой больной женщины, так много, наверно, настрадавшейся, но сумевшей понять Туликова, заставившей его постоянно и крепко любить себя. И умеет помочь ему и даже поправить в чем- то. Раньше я удивлялась, как это Туликов живет с этой неизлечимо больной женщиной. Но теперь неизвестно, кто из них душевно здоровее. Он, наверно, совсем опустился бы без нее, может, и водку начал бы пить. Поняла я и то, почему все в лаборатории прощали Туликову его злые насмешки, которыми он, видно, хотел прикрыть свою уязвимость, как мальчишка, первым лезущий в драку с более сильным товарищем: вдруг тот испугается и убежит? И вспомнила, как Яков Борисыч рассказывал в столовой, что в блокаду Туликов трое суток пролежал засыпанный под развалинами дома рядом с мертвой матерью. А после скитался по детдомам, пока в одном из них не познакомился с Любой. Вот ведь что пришлось пережить людям, а ничего, справились, нашли в себе силы, даже счастливы… И я как дура, перебивая говорившую что-то Любу, смотревшую на меня с доброй, ласковой и понимающей улыбкой, снова невпопад повторила:
— Спасибо!..
Люба замолчала. Туликов поднял от книги голову. И оба они засмеялись…
А дальше все получилось здорово! Подошел Олег, я молча встала, мы взялись за руки и пошли. Дошли сначала по дорожке в гору, потом свернули и шли уже по траве, высокой и теплой, а вокруг были редкие деревья. И мне ничего больше не надо было. И Олегу, я теперь знала это, тоже… Мы легли на траву, прижались друг к другу плечами. Я опустила подбородок к самой земле. И Олег тоже. Сразу стало как в джунглях: травинки превратились в высоченные деревья, цветы, как пальмы, упирались в небо, переломанные веточки были непроходимым буреломом. Вдруг на поляну, тяжело переваливаясь, вышел жук величиной со слона. Я упала в обморок, а Олег кинулся к чудовищу. Потом жук держал меня в лапах и летел высоко в небе, а Олег бежал внизу, в диких зарослях, задирал ко мне голову, что-то кричал, спотыкался, падал… Потом я лежала на земле, а Олег, схватив огромный ствол дерева, шел прямо на жука, бил его, как тараном. Жук упал, Олег подбежал ко мне, опустился, рядом, обнял…
Я повернулась к Олегу, увидела его лицо, точно такое же, как там, в джунглях, когда он спас меня, и мы поцеловались…
16
Я влетела к нам домой. Альма, радостно повизгивая, ткнулась мордой мне в колени. Я присела, стала гладить ее, щелкнула по носу.
Она вывернулась, лизнула меня в щеку. Я обеими руками сжала ее голову и прошептала в мохнатое ухо:
— Подожди, я тебя с Олегом познакомлю: он тебе понравится! Ох как здорово все!..
— Иди молочка попей, — сверху, из окна, негромко сказала мне мама.
Она, задержав в руках спицы, смотрела на меня, удовлетворенно улыбаясь. Из-за ее спины выглядывал отец и тоже улыбался мне глазами. Он сказал:
— Брось ты собаку тискать, три-четыре, перемажешься…
А на лице у мамы было написано: «Ничего, ничего, все это понятно…» Я сообразила, что за время нашего знакомства с Анатолием они впервые видят меня такой откровенно счастливой и рады, что все идет хорошо и я отношусь к нему, как должно, если так довольна поездкой. Но эта мысль об Анатолии мелькнула и тут же исчезла.
Я взбежала по лестнице, кинулась к маме, стала целовать ее.
— Ну, ну, ну, — ласково бормотала она, гладя мою голову. — Вот и хорошо, вот и хорошо. У Локотовых ужинала?
Я села к столу и только теперь почувствовала, как проголодалась. Молоко было холодным, а хлеб мягким, пахучим.
— Ну и ешь ты, Танюшка, три-четыре, — удивленно проговорил отец. — Будто за плугом ходила.
