— Ты у Локотовых ужинала? — помолчав, повторила мама.
— Я у них не была. Ну и молоко!
— Поздно вернулись?
— Ага…
Молоко и хлеб кончились, а я, кажется, не наелась. Отодвинулась от стола, закинула руки за голову, потянулась всем телом, чувствуя приятную усталость. Никогда еще не было мне так легко.
— Анатолий провожал тебя? — спросила мама.
— А?.. Он вообще не ездил…
Мама настороженно смотрела на меня, отец поднял голову от колодки, — он прибивал набойки к туфле.
— Где ты была? — уже строго спросила мама.
— Мы всем КБ ездили в Комарово.
— Анатолию ты хоть позвонила, как вернулась?
— Не-а… Вы бы знали, как хорошо все было! Они молчали, вглядываясь в меня.
— Сейчас же иди на станцию и позвони ему, слышишь?
— Спать охота…
— Ну! — повторила она.
— Да ничего с ним не случится… Завтра в лаборатории увидимся.
Мама смотрела на меня сузившимися глазами. Ноздри ее раздулись.
— Ну хорошо, хорошо, — сказала я, медленно поднялась и пошла.
— Срочный закажи, если что! — в спину мне приказала мама.
Во дворе Альма опять запрыгала вокруг меня. Я взяла ее с собой. Вырвавшись на свободу, Альма заметалась по улице. А я пошла потихоньку. Шуршали под ногами хвойные иглы; в стеклах дач синевато отсвечивала луна; редкий невысокий штакетник заборов рябил в глазах, был точно присыпан сероватой пудрой; неподвижные лапы сосен казались таинственными. Было очень тихо, только вдали чуть гремела электричка да по-ночному лаяли собаки. И я ни на один миг не забывала, как лежали мы с Олегом в траве и целовались. И до сих пор чувствовала его губы, руки, видела его лицо — растерянное, счастливое, родное. Потом мы вернулись к нашим, но все равно были связаны с Олегом невидимой нитью. И нам было совершенно безразлично, как, например, смотрит на нас Вагин… Мы с Олегом отстали от автобусов и поехали в битком набитой электричке, смеялись, пели вместе со всеми, и все-таки были только вдвоем.
— Девушка, — тихо попросил вдруг чей-то голос. — Возьмите собаку…
Около забора стояли парень с девушкой, крепко обнявшись. Головой она прижималась к его груди. И мне захотелось, чтобы они были счастливы, обязательно счастливы. Я сказала им;
— Не бойтесь, она не кусается.
Альма подбежала ко мне, и только тут я увидела, что стою на станции. И вспомнила, зачем пришла сюда. И странное дело, ничуть не удивилась, что после всего случившегося буду звонить Анатолию. И что вообще он мой жених, а я его невеста и у нас уже решено со свадьбой: все это было из другого мира и не имело никакого значения. Деловито подумала, что идти на переговорный пункт не стоит, там, может, еще очередь, а если на станции дежурит Катя Липачева, то я и отсюда позвоню; быстрее и бесплатно. И пошла в здание. Катя в форменной фуражке сидела за столом и читала книгу. Улыбнулась мне:
— Где выходной провела? — И потянулась на стуле.
— В Комарово ездила… Позвоню?
— Ага… — И очень заинтересованно спросила: — Свадьба скоро?
И я ответила то, что и было решено у нас с Анатолием:
— Ему, понимаешь, надо еще кое-что с диссертацией провернуть…
Катя завистливо смотрела на меня.
— Таня? — Голос Анатолия был чуть взволнованным, или мне просто показалось; может, Вагин уже успел позвонить ему. Но меня это ничуть не встревожило. — Почему ты к нам с вокзала не заехала? — помедлив, спросил он.
— Очень устала, а тут сразу же мой поезд подошел.
Он помолчал и вдруг глухо спросил:
— Хочешь, я сейчас к тебе приеду?
— Зачем? Не надо. Завтра ведь на работу.
— Таня!.. Таня!.. — сказал он. — Что там у вас с Олегом случилось?
Голос у него был как у мальчишки, готового вот-вот заплакать.
Катя с откровенным любопытством смотрела на меня и слушала.
— Таня, ради бога, ты же понимаешь!.. Я не могу заснуть. И мама…
— Вагин уже наговорил? Ты бы получше друзей себе выбирал!
Я даже не рассердилась на Вагина, это ведь тоже было какой-то плывшей мимо меня мелочью. Как, впрочем, и само беспокойство Анатолия. И все-таки мне почему-то надо было, чтобы он перестал мучиться, и я сказала, перебивая его и не слушая:
— А с кем же мне было и купаться, как не с Олегом? Он ведь твой друг. С Вагиным, что ли, или со стариком Антиповым?
Анатолий постепенно успокаивался. Я сказала:
— Ну, до завтра. Спокойной ночи. Привет родителям передай. От меня и от моих стариков.
— Подожди… Спокойной ночи. Целую!
— Целую.
Я положила трубку, кивнула Кате и пошла.
— Постой, — попросила она; я обернулась; Катя прямо-таки сгорала от любопытства: — А когда твой Анатолий целуется, у него тоже бугры на щеках? — И пояснила: — У него, когда он улыбается, щеки как у кролика.
— Ага.
И мы обе весело захохотали. Смотрели друг на друга, раскачивались и смеялись до слез…
Мама не спала, ждала меня. Торопливо спросила:
— Ну?
— Все в порядке. — И я длинно, со всякими подробностями, которые были и которых не было, рассказала ей о разговоре с Анатолием.
— Ну, ложись спать.
Я разделась, легла, тотчас вспомнила Олега и все счастливое, что теперь у меня было, начала улыбаться и сразу же заснула.
Вышла утром с вокзала в городе и стала искать глазами Олега. Медленно пошла к автобусной остановке: решила обязательно дождаться, встретиться с ним.
Встала в очередь и почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Заулыбалась до ушей: ясно, Олег!.. Не поднимая головы, повернулась, шагнула назад и в шутку произнесла:
— Стыдно, молодой человек, так себя вести! — И подняла лицо: передо мной стоял Анатолий. Он удивленно мигал, но тут же растерянное его лицо стало твердым, даже злым; а я, еще не в силах скрыть разочарования, протяжно договорила: — Ах, это ты!..
Он, конечно, сразу все понял, подтянулся, коротко сказал:
— Пойдем!
Я как привязанная двинулась за ним. Мой счастливый сон кончился, теперь надо было решать. Сразу же, как говорила Лидия Николаевна. Я смотрела на прямую, напряженную шею Анатолия, понимая, что это уже не тот растерявшийся мальчишка, который вчера разговаривал со мной по телефону: за ночь он все обстоятельно, как он умеет, обдумал, посоветовался с Софьей Сергеевной, и теперь его ничем не собьешь. И постепенно я сама становилась прежней, такой, какой была до всего, что случилось у нас с Олегом, и вдруг смутно ощутила, что делаюсь хуже. Непонятно, чем и как, но хуже… Все счастливое, связанное с Олегом, продолжало жить и биться во мне, но, хотя Анатолий был сейчас особенно некрасивым, каким-то выутюженным, я со страхом чувствовала, что не смогу противиться всему этому. Что я сама такая же, как Анатолий… Мне стало так больно, что я в голос разрыдалась. Села на скамейку, обхватила голову руками и закачалась из стороны в сторону. Я плакала и плакала, а Анатолий молча, терпеливо сидел рядом. И ничего
