устраивал для своей дочери, девицы на выданье, дьяк городской церкви Вознесения. Сиротин обиделся. Поскучав на Соборной горке, он зашел в гостиницу «Париж», где мгновенно набросал несколько строк стихотворения «Вечер Б…а». В язвительных стихах он показал, какое игрище устроила девица, как она сама «с раскрасневшимся лицом лихо пляшет с молодцом». Стихи, конечно же, были несовершенными. Однако на следующий день они попали к епископу Еммиусскому и вызвали переполох среди вологодской паствы. В семье же дьяка Вознесенской церкви страх перед скандалом был настолько велик, что девица от стыда захворала и вроде бы даже умерла.
Иное отношение к поэту бытовало среди бурсаков-семинаристов, которые любили похваляться попойками и кулачными баталиями. Там имя Василия Сиротина окружалось восторженными россказнями. Бурсаки мгновенно запоминали его эпиграммы на учителей, особенно на учителя Никона, на инспектора Дионисия, эконома Викентия, толковали о его молодецких выходках и находчивости. Рассказывали, как однажды старый, чудаковатый ректор семинарии Андриан, имевший привычку при встрече с семинаристом скороговоркой вопрошать: «Кто? куда? зачем?» — получил мгновенный ответ: «Бурсак — в кабак — за вином». Растерявшийся ректор только и смог ответить: «Хорошо, молодец, продолжай путь».
Но летом 1849 года Андриан был смещен и вместо него назначен подозрительный и замкнутый Ювеналий Знаменский. Он строго взыскивал с бурсаков за малейшие проступки… Бурсацкая вольница приуныла. Во время этих суровых нововведений и пошла по рукам хлесткая сатира Сиротина:
Писал он и думать не думал, что в губернском городе Вологде упоминание одного лишь слова «тиран» вызовет возмущение духовного и светского начальства. Начальство не принимало в расчет ученический характер его сатир, — оно видело злонамеренную литературу, которая подпольно распространялась, и не где-то там, в Петербурге, в Москве, а здесь, в Вологде… Из кабацкого полунощника семинарист Сиротин в глазах начальства превращался в опасного смутьяна. Да и все его поведение «служило соблазном для прочей братии», как писалось о нем в доносах. А доносы эти следовали один за другим. И все-таки соблазн для прочей братии оставался — Василий Сиротин не прекращал своих трактирных похождений, не переставал бывать в бильярдных и портерных «Парижа» и «Вены» — известных губернских гостиниц, служивших неким подобием клуба для разночинцев-вологжан.
Надо полагать, в одной из гостиниц, скорее всего в «Париже», расположенной поблизости, на Каменном мосту, куда Сиротин чаще всего заходил, и родилось стихотворение «Улица, улица». Родилось оно в минуту душевного озарения, которое бывает у людей несомненного таланта. И, вероятно, сразу же разошлось по городу. Так песня начала свое долгое странствие по свету… Предположение, что именно в Вологде, именно в период до 1855 года создалась «Улица», подтверждает все тот же Алексей Попов, поместивший эти стихи между другими бурсацкими «эскизами» Сиротина. А их, судя по всему, было написано немало.
Дальнейшие поиски в архивах — а их надо продолжать! — могли бы привести, вероятно, к обнаружению и самого значительного произведения Василия Сиротина тех лет — сатирической поэмы «На приеме у сатаны». Именно эта поэма дает представление не только о «силе язвительности языка» Сиротина, что не раз отмечалось Поповым, но и широте его поэтического кругозора, его успешных опытах в жанре народного сатирического сказа. После полемического вступления следовало описание ада и адских мучений грешников, причем описание было сделано свободным и легким стихом:
Выразительными штрихами Василий Сиротин нарисовал преисподнюю, в которой, однако же, все было как на «этом» свете: тронный зал сатаны, в отдалении подручные владыки — дьяволы, которые прибыли с докладом из отдаленных городов Российской империи. Каждый «лукавый» должен был доложить о том, сколько душ ему удалось совратить с пути истинного. Выслушав их и окинув мрачным взором залу, сатана вдруг гневно спросил: «А где же вологодский черт?» И тогда, вертя от удовольствия хвостом и проявляя немалую сноровку, выступил главный герой поэмы — вологодский черт. В его метких, злых характеристиках было выдано всем — власть придержащим, и духовенству, и канцелярской мелюзге, и даже базарным торговкам. Картина нравов провинциальной Вологды оказалась столь убийственно правдивой и верной, что спустя десятки лет у Алексея Попова сохранилось от обстановки тех лет, воспроизведенной в поэме, «самое гнетущее впечатление». Что же говорить об епископе Христофоре Еммиусском, о ректоре Ювеналии, о жандармском полковнике Зорине?.. Бурсацкой музе оказались под силу не только язвительные «эскизы», вроде стихотворения «Вечер Б…а», но и более резкие обличения основ существовавшего миропорядка. Примем они знали, откуда пошло сие вольномыслие. Им-то было известно, что в городе из-под полы распространяются атеистические трактаты Фейербаха, неблагонамеренные сочинения Искандера, письмо Белинского к Гоголю я «прочая непечатная дрянь». Пусть не прямо, пусть косвенно, но дух этих сочинений отразился в поэме «На «приеме у сатаны». У правителей губернии хватило ума понять суть поэмы, которая была расценена как кощунственная, как подлежащая уничтожению, а имя Василия Сиротина стало отныне символом дерзкого смутьянства.
Старый, желчный Христофор Еммиусский вкупе с ректором Ювеналием, после возведения Василия Сиротина в сан священника в 1855 году, направил его в самый глухой приход Вологодской епархии — в Керчемский приход Усть-Сысольского уезда. Это был зырянский край, это была, по существу, бессрочная ссылка… С тех пор недреманное око духовного и светского начальства не выпускало из виду крамольного священника-поэта.
Несчастья Василия Сиротина усугубились неудачной женитьбой. В первый год пребывания в Керчемском приходе он женился на полуграмотной девице, которая, став женой, невежество свое обрушила на него за попытки как-то занять свой досуг. Надо полагать, и там, в Керчемском приходе, Сиротин пробовал писать стихи… Однако жена сжигала все его писания, а с трудом добытые книги выбрасывала. Все чаще Василий Сиротин прибегал к единственному утешению — к водке. Смерть жены подтолкнула его принять разумное решение — выйти из духовного звания.
В июле 1857 года он подал прошение о снятии священнического сана. Казалось бы, освобождение было близко. Но по доносу местного благочинного на Сиротина заводится первое следственное дело, и прошение остается без ответа. Независимо от этого следствия, предпринятого консисторией, начальник губернии в декабре того же 1857 года направил в Керчемский приход чиновника особых поручений Золотилова с тем, чтобы произвести секретное дознание о наличии среди прихожан раскола. Чиновник донес о «предосудительных поступках» Василия Сиротина, которые якобы «дурно действуют на народ» и усиливают в народе «тягу к расколу».
Через нарочных — читай, «под стражей», — Василия Сиротина переправляют из одного монастыря в другой, пока 21 сентября 1859 года не засылают в Спасо-Преображенский монастырь, называемый тогда Спасо-Преображенской Белавинской пустынью.
Спас-Камень — клочок суши в Кубенском озере. Весной, летом, осенью к островку подплывали на лодках. Еще издали — за десятки верст — виднелась колокольня, а ближе явственно обозначались купола Спасо-Преображенского храма, крыша и стены братского корпуса. Двести сажен в окружности — вот и Спас-камень!.. Со всех сторон остров открыт ветрам и волнам. Во время весеннего половодья грохот льдов
