взгляды и смех за спиной со стороны сверстников. От придирок басоты его защищали внушительные размеры. За год лечения он усиленно занимался спортом: секции рукопашного боя, тренажерные залы, легкая атлетика. Он искал ответ в силе своего тела, но там его не было. Три года тренировок сделали его хорошим атлетом. Параллельно с этим он углубился в науку: формулы, законы и олимпиады. Но и холодный разум точных наук не давал ответов на его вопросы. А он продолжал свой поиск. Философия дала почву для размышлений и построения правильных вопросов. Религия дала утешение, но не ответ.
Он без особых проблем сдал вступительные экзамены в институт. И в тот день он решил для себя, что не доживет до выпускного. Он полюбит, и полюбят его, и он умрет в объятьях любимой. В группе его любили, но не так. Быть может, он просто был не в состоянии почувствовать любви по отношению к себе. Ибо пять лет в его груди гнал кровь бесчувственный кусок льда не знавший любви и ласки.
Так прошел год учебы в ВУЗе. Прошел бы и еще один, если бы не одна факультетская дискотека. Он не охотно ходил на подобные мероприятия и пришел в тот вечер исключительно под давлением друзей. Вокруг все танцевали и пили, пили и плясали. А ему весь этот бедлам был не по нутру. Он одиноко сидел за столиком своей компании и с иронией взирал на гормональный взрыв вокруг него. Он решил выйти на улицу подышать свежим воздухом. Благо уже наступила весна, и суровые февральские холода уступили мартовской оттепели и ее безумным котам. На часах было за полночь, и небо укрыло город звездным полотном. Он обошел здание дискоклуба, возле входа было людно и шумно. Как ему показалось, даже кто-то дрался. Смотреть на потасовку особого желания не было, и он выбрал местечко поукромней за домом. Он не курил и не пил, а просто смотрел в ночное небо, думая о том, что кто еще, сейчас, смотрит в это же самое небо и думает свои сокровенные мысли. Неожиданно вслушиваясь в голос ночи, он услышал его вполне отчетливо и совсем рядом. Это были всхлипы и бормотания. Он осмотрелся и увидел в тени деревьев лавочку, на которой кто-то сидел. По началу он сказал себе, что это не его дело, но любопытство подтолкнуло его в спину. И он подошел к плачущему силуэту. Силуэт оказался девушкой дрожащей над листком бумаги ее крупные слезы падали на белый лист, размывая слова. Она пыталась разорвать его, но руки ее не слушались и по этому она просто мяла бумагу. Подобное зрелище кого-нибудь рассмешило, а в ком-то вызвало жалость. Но он был беспристрастен. Хладнокровно взял из ее рук письмо, она даже не сопротивлялась и не успела испугаться. И у нее на глазах разорвал его, а затем и конверт лежавший на скамейке.
'Все проходит, пройдет и это'.
'Что'?
'Кто. Соломон'.
Так он познакомился с ней. Она понимала его боль и одиночество. Она и сама была одинока. Их отношения росли и крепли. О своем приговоре он рассказал в первый же день знакомства, и она сказала, что ей все равно будет между ними секс или нет. Но чем больше они проводили времени вместе, тем больше понимали неизбежность близости. Их тянуло друг к другу, и они ни как не могли это изменить. Над ней смеялись все подружки и уговаривали бросить его, но она не могла и не хотела. Это была любовь или даже страсть - необузданное желание быть вместе, быть рядом. Его врач, наблюдавший его с двенадцати лет, говорил, что он умрет. И 'палачом' молодого парня будет его безумная любовь к девушке научившей его любить. Но парень открещивался и твердил, что не расстанется с ней, и они будут вместе. Когда он привел ее в свой дом, знакомить с родителями мать и отец в один голос говорили, что она хорошая и славная, но не для него. Разразился скандал и он ушел из дома со словами, что он умрет, но умрет в объятиях любимой. Она же сказала, что жить без него не сможет и уйдет из жизни вслед за ним. Быть может, это было театрально, но как они решили, так и сделали. В день ее рождения он принес ей огромный букет роз и бутылку дорогого вина. Она любила эти цветы, а он ценил вкус хороших вин. У одного приятеля она раздобыла пузырек с ядом. О яде она ни чего не сказала ему, так как он долго уговаривал ее одуматься, говоря, что у нее вся жизнь впереди и т.д. и т.п. Она сделала вид, что вняла его уговорам и более не помышляла о смерти. Во время ужина она не заметно подлила себе яд в бокал и выпила до дна. Он взял ее на руки и отнес в спальню. Он знал, что не нужно спешить, умрет он во сне, когда она, прильнув к его груди, будет спать и не услышит его тихого стона. Она помогла справиться с волнением и тихонько шептала на ушко, чего ей хочется, и что он должен делать и как целовать. Он ласкал ее тело в первый раз, и впервые касались его тела женские руки в интимной игре. Его губы целовали ее нежную кожу, и под каждым прикосновением она вздрагивала и что-то шептала. В момент, когда он вошел в нее, она застонала, он же зарычал, почувствовал, как рвется его сердце. Но он смог сдержать свою боль, задавив ее жгучим чувством экстаза рвущим его на части. Движения их стали плавными, и страсть стихала, дав время перевести дыхание и ощутить сладость момента. Он лег на спину, предоставив ей свободу действий. Сердце болело все сильней, но не подавал и виду, снося внутреннюю боль ради нее...
Она прильнула к нему и рассказала о яде и о том, что по утру они не проснуться вместе. Он не чего не сказал, а обнял и погладил ее по голове, словно утешая нашкодившего ребенка. Если что-то и можно было сказать, то было уже поздно...
Утреннее солнце весело заглядывало в окна домов. Но лишь в одном окне ему были не рады. Он сидел у кровати и смотрел на ее лицо ее красоту и безмятежность. Он встретил рассвет один, и обманул и ее и себя...
Он лежал рядом с ней и ждал, сжимая в кулаке пустой пузырек. Яд проникал в его кровь и стремительно несся к сердцу, чтобы остановить навсегда мощный насос...
Он подошел к окну и распахнул его. В лицо ударила ночная прохлада. На кровати спала она, на столике лежала прощальная записка. 'Скоро я тоже усну'. Он встал на подоконник. Высоко. Девятый этаж. Он шагнул вперед...
Белые мягки стены камеры. Смирительная рубашка и стеклянный взгляд. Он молчал и думал. Он думал о ней, и о том кто умер в ту ночь, и о том кто родился на утро...
В таком состоянии и нашел его Пиров в закрытой психиатрической лечебнице. Ольжичь помог ему и вернул к жизни. Дав ему силу и имя. Саранча. Почему 'саранча'? Он столь же живуч и очень плохо умирает...
Саранча, второй капитан исполнителей и адъютант Пирова.
***
Если бы я знал, кто вошел в кафе, я бы тотчас же вышел. Он был среднего роста в дутой куртке, клетчатой рубашке, серых брюках и коричневых ботинках. Ни чего особенного, вполне заурядная невзрачная личность. Если бы не его лицо, покрытое множеством маленьких шрамов и от того похожее на треснувший камень. И даже цвет кожи вполне подходил на гранит, в совокупности с рельефом лица он полностью скрывал эмоции этого человека, если он был способен их испытывать. Взгляд его пронзал присутствующих, приводя в оцепенение. В помещении нависла тишина. Я почувствовал поток энергии от него. Скорей всего он не маг, а пользуется талисманами и артефактами. На его запястьях я углядел два браслета с руническим орнаментом, фонили именно они. В их предназначении я не секунды не сомневался, но вот намеренья их владельца ускользали от меня, и я путался в догадках. Кто этот безумец? О его невменяемости говорил пустой бесцельный взгляд. Он явно готов на все, вот только ради чего?
И тут я догадался посмотреть на него истинным зрением. Оно открывает скрытые знаки, вроде татуажа на лицах элементалистов, на его же лице я увидел всего три знака, но их было достаточно. 'Совет', 'капитан', 'Саранча'. Мысленно, я отказывался верить в то, что этот безумец капитан исполнителей. Я вспомнил все, что я зал о капитанах. Их три. И один из них адъютант Пирова. Я был готов биться об заклад даже с самим лукавым, что Саранча ищет именно меня по приказу Ольжича, но я не азартен по жизни.
-Девочки, может, пойдем отсюда. Что-то чересчур людно сегодня.
-Пойдем, - согласились ведьмы в один голос. Мы встали и, не подавая виду, направились к выходу. Я не забыл заплатить по счету, оставив хорошие чаевые. Проходя мимо капитана, я поздоровался и юркнул на улицу. Мое приветствие, как я надеялся, собьет его с толку. И он примет меня за местного, если он, конечно, не знает меня в лицо. А если знает, то толку прятаться.
-Каин. Именем Совета следуйте за мной, - голос у него был мягкий и ни как не вязался с внешностью. Но все равно мягкость не отличалась выразительностью или эмоциональной интонацией. Лезть в петлю и проявить не повиновение, было равносильно самоубийству. Я мимолетно обратил внимание на шрам у виска капитана.
