— Нужно найти.
Мы пошли через огороды, мы пошли искать доски для палубы. Мы искали доски. Мы обошли весь посёлок, заглядывали в каждый угол, но ничего подходящего не попадалось. Доски обнаружились во дворе мебельной фабрики. Они лежали в штабеле. Новенькие, белые, пахли сосной. Вот бы нам хоть пару таких досок! Доски притягивали нас, хотелось их погладить и унести с собой на протоку.
Мы вошли во двор фабрики. Постояли и вышли. Сторож в будке покосился на нас, но ничего не сказал.
Мы стали выходить и входить. Мы хотели приучить сторожа к тому, что мы входим без досок… Может быть, тогда он привыкнет к тому, что мы выходим с досками?
Но усидчивость у сторожа оказалась маленькая. Минут через пять он выскочил из будки и закричав:
— Что за экскурсия такая? Марш отсюдова, не то уши пообрываю!
Пришлось уходить. Любой бы после таких слов ушёл.
Было часа два. На улице было жарко. Курицы и те попрятались в тени. Мы пошли к реке… И вдруг наткнулись на целую половинку ворот с калиткой. Она лежала прямо на траве, прямо у Димкиного дома, около тротуара. Над калиткой была прибита дощечка: «Во дворе злая собака». Только это была неправда — никакой собаки в Димкином доме сроду не было, ворота никогда не закрывались, и никто не пользовался калиткой. Может быть, поэтому и выкинули?
Мы побежали за тачкой, прикатили, быстренько погрузили находку и повезли к протоке. Мы не стали спрашивать у жильцов, можно ли или нельзя брать ворота. А зачем? Ведь всегда выкинут вещь, потому что не нужна никому, а попросишь, так сразу: «Пусть лежит. Пригодится!»
Ворота мы везли без приключений, только у самой реки встретили Зойку Иванову. Шла она от моста, в руках у неё было полотенце. Вот почему её дома не было, когда я к ней приходил, когда хотел писать опровержение в стенную газету «Они мешают нам жить». Иванова обрадовалась:
— Здравствуйте, мальчики! Что это везёте?
— Не твоё дело! — сказали мы.
И покатили тачку быстрее. Зойка тоже прибавила шагу.
— Что сейчас было на реке! Не слышали шума?
— Нет… не слышали.
— Кто-то забор обвалил.
— Нам не интересно, — сказали мы.
— Куда ворота везёте? Наверно, плот собрались строить? Чьи ворота взяли?
Откуда она догадалась, что мы задумали?
— Коля вы поедете дедушку искать? Я тоже с вами поеду, — вдруг сказала она.
От её слов я выпустил ручки у тачки, я ей сразу простил всё, даже то, что она больше меня вырвала сорной травы, что она толкала меня под партой ногами, что она вредная, что она девчонка и всё такое прочее… Она вдруг стала для меня самым лучшим человеком в Усмани: она одна поверила мне, что я про деда ничего не придумал. Она верила мне! Понимаете, что это такое? Ведь это самое главное в жизни для человека!
Расставанье
Посёлок засыпал. Я шёл по улице и прощался со всем, мимо чего проходил.
— Прощай, Лидкин дом, прощай! За свою жизнь я причинил тебе много неприятностей. Один раз бросил камень в ворону, попал в твоё стекло… Ты прости меня, прости! Второй раз тоже… Нечаянно разбил стекло. Не сердись на меня, я нечаянно.
— Прощай, газетный киоск!
— Прощай, Димкин дом! Висит одна половинка ворот… Ты не сердись, дом, не сердись! Мы не знали, что твои ворота сняли с петель, чтобы покрасить. Кто мог знать? Жильцы бегали, разыскивали пропавшую калитку. Даже в бюро находок ходили на вокзал. Конечно, в бюро находок ворот не оказалось. Мы-то знали, почему не оказалось, больше никто не знал. Ты прости нас, дом, прости!
Из твоих ворот с калиткой вышел отличный плот. Было дело так: мы хотели засмолить бочки, чтобы получились поплавки. Зойка следила за костром. На нём в ведёрке булькала смола. Смолой мы хотели замазать все дырочки.
Ромка держал на одной бочке фанерный круг, выпиленный лобзиком из крыши штаба. Я схватил ведёрко. Ручка у ведёрка оказалась горячая. Я еле успел донести ведёрко, бросил ведёрко на круг, а Ромка крышку упустил, и она провалилась на дно вместе со смолой.
— Зачем бросил? Как теперь замазывать? — закричал я на него. Любой бы закричал на него, раз он круг упустил.
— Ты смолу чуть мне на руки не вылил, — ответил он.
— Смола опасная, — поддакнула Иванова. — Раньше, когда штурмовали крепости, осаждённые лили горячую смолу на осаждающих.
Пришлось доставать крышку со дна бочки. Я свесился в неё, попробовал отодрать фанерный круг, но фанера прилипла, смола приклеила её ко дну. Тогда я залез в бочку с ногами… Может быть, я сумел бы отодрать крышку, если бы дно не вывалилось. Теперь с двух сторон были дырки. И почему крышка вывалилась?
— Наверное, растянулась от тяжести, — сказал Ромка. — Давай сузим. Тогда ничего выпадать не будет.
Мы постучали по обручам. Совсем немножко постучали, чуть-чуть сузили, но бочка почему-то рассыпалась. Вся. На кучу кривых дощечек. Удивительно, сколько из одной бочки можно получить кривых дощечек. И как они держались все вместе и ещё с горы катились?
— Что ж, — сказал я. — Придётся плыть на одном поплавке.
Вторую бочку мы положили набок. Теперь у нас был опыт. Теперь мы знали, как заделывать крышку. Научились на примере.
Теперь мы не стучали по обручам. Но кривых дощечек через минуту оказалось ещё больше, — и эта бочка развалилась по швам. Хорошо, что мама не видела, а то бы очень расстроилась.
— Жалко, пилы нет, — сказал Ромка.
— Зачем тебе пила?
— Можно распилить каждую дощечку пополам, — сказал он. — Получилось бы четыре шайки. С ними в баню можно ходить.
Конечно, он здорово придумал — сделать шайки для бани. Может быть, тогда мама и не так ругалась бы на меня. Но пилы у нас не было. Пришлось оставить дощечки так, как они есть.
Плот-то мы построили — стащили в воду ворота от Димкиного дома, и всё. Ворота были толстые, с калиткой посредине. Через калитку можно было нырять прямо под плот. Ещё мы сделали из тачки и лозы шалаш. Назывался он кают-компания. Как на настоящем корабле.
И вот я шёл по улицам и прощался. Прощался. С автобусной станцией. С шоссе. Со столбами… Больше прощаться было не с чем, и я обернулся, поглядел в последний раз на родной посёлок.
На этом месте Лида когда-то говорила своему рыжему Димочке:
— Посмотри, до чего хороша наша Усмань!
Я посмотрел, но ничего красивого так и не увидел.
Я свернул к протоке.
