— Важная встреча? Без свечки неправильно. Хорошо еще, что вспомнили.
И, продолжая говорить по телефону, киска моя, я твой зайчик… узнала… а, не можешь сейчас, я потом позвоню, он круто развернулся поперек дороги, так что машину слегка повело, ловко выровнял курс и помчался по белому городу черной чадящей кометой. За окном проносились просевшие дряхлые домики, краснокирпичные уродины с ажурными балконами в стиле каслинских решеток, несколько новых, вполне симпатичных домов в окружении брежневских блочных коробок…
Неожиданно ветер усилился, мелкозернистый снег поднялся вихрем и в серой тонкой взвеси стали расплываться очертания. То ли это пойма Енисея, то ли виадук, то ли край земли, за которым смутная, глухая пустота. Автобусы, машины и маршрутки включили ярко-желтую подсветку, снег загорелся изнутри, и город стал похож на внутренность рождественского грота.
— Приехали, вы там идите, помолитесь, свечки лучше по пятнадцать, Никола справа, Серафим Саровский слева, Матронушка у входа, а я пока пойду перекурю.
5
Ройтман совершенно обессилел, покаянно опустился на колени (Петрович кинулся стелить подкладку, тот с вялой злостью отмахнулся — ступай, не до тебя сейчас), еще плотнее вжался головой в породу и продолжил страдальчески бухикать. Лицо припухло, стало отрешенным, Ройтман был похож на грешника с церковной росписи, чересчур картинно бьющего поклоны; эхо колотилось о породу, аукалось само с собой.
Павел повернулся полубоком и внимательно следил за Ройтманом, но на самом деле думал он не про него, не про погибшего охранника Колю, даже не про то, когда их вытащат из этой мышеловки и как он будет объясняться с Владой; а думал он о том, что страшно хочет есть. Вместо завтрака он выпил сок с солеными орешками из мини-бара, долго досыпал, в столовую спуститься не успел: пришлось тащиться к Ройтману с его картинками. Кому же в голову могло прийти, что они застрянут в шахте? По плану после рудника их ждал вчерашний розовый муксун, строганина из пахучей нельмы, оленина под брусничным соусом… А потом, из-за роскошного стола, в аэропорт, на встречу Владе. Вместо этого тени гуляют под сводами, Ройтман сипит, как дырявый сифон, а желудок щипчиками тянет вниз, чтобы соки бежали быстрее и в ноздри шибает придуманным запахом пищи.
Было стыдно, он презирал себя, но поделать ничего не мог, мысли о еде были сильнее его. И в конце концов не выдержал, застенчиво, как третьеклассница у завуча, спросил:
— Петрович, тут такое дело… я сегодня не успел позавтракать… у нас нету ничего поесть? случайно?
Охранник сделал вид, что с трудом переключается с серьезных размышлений на такую бытовую ерунду, хотя в душе возликовал; он только о еде сейчас и думал, не зная, как, в каких словах, завести разговор с историком о перекусе.
И сварливо ответил:
— Еда. Еда-то есть. А сколько мы здесь еще просидим? А запасы не надо оставить? А
И значило это одно: ты меня поуговаривай, я нехотя поддамся… и заодно с тобой поем.
Осуждающе качая головой, Петрович вытащил из оттопыренного кармана пластмассовый контейнер, сорвал свинцовую бляшку, притороченную плотной закрученной ниткой (безопасно! проверено! ешь!), вынул двойной бутерброд с толстым сыром на тонких хлебцах и разломил его напополам.
Вкус бутерброда был божественным, чуть-чуть соленым и немного сладковатым, желудок благодарно отозвался, и трудолюбиво переваривал подачку. Петрович тоже млел от бутерброда, хотя пытался это скрыть и от Саларьева, и от себя; он жевал, не отрываясь глядя на хозяина и сострадательно покачивая головой.
Покончив с бутербродом, Павел решил доехидничать — уже без злобы, просто так, от скуки.
— Значит, ингалятор забываем, а насчет покушать — у нас полный порядок?
Но начальник охраны не повелся; он педагогически, как младшему бойцу, сделал Павлу твердое внушение.
— Слушай, историк, кончай. Мы взаперти, нам друг друга злить нельзя. Так что утихни и ешь. Ты меня понял. — Знак вопроса на конце отсутствовал.
— Понял. А запить у тебя не найдется?
— Найдется и запить. Но только три булька, не больше.
Из другого кармана Петрович вынул поллитровую пластмассовую фляжку, тоже запечатанную пломбой; зубами сорвал печатку, не выпуская фляжку из рук, приставил ее к губам Саларьева и отсчитал, как жадный мальчик, три глотка.
6
Народу в молодом просторном храме было мало; благоухало медом, ладаном, начисто вымытым каменным полом. Две молчаливые женщины в белых одинаковых платочках счищали кисточками воск с подсвечников, похожих на гигантские медные ступки; сухощавый чоповец в черной тужурке раздвинул раскладной тряпичный аналой, положил на него телефонную трубку с рогулей, пристроил рядом с трубкой маленький молитвенник и благостно гудел, как шмель над васильковым полем.
Влада прислушалась.
Телефон, предусмотрительно поставленный на зуммер, замычал и стал метаться, как больной в постели; чоповец накрыл его ладонью, усмиряя, дочитал свое долгое
— Слушаю. Дааа. Нееет. Дааа. Пооонял. Благословите исполнять. Спаси Гооосподи.
И поспешил по направлению к алтарной части.
Влада купила десяток самых дорогих свечей, плотных и гладких, и только тут заметила, что на подсвечнике перед Николой нет ни одного свободного отростка, свечи плавятся и гнутся от жары. Влада быстро поняла, что нужно делать: вынула недогоревшую свечку, воткнула свою. Толстая свеча не залезала в тонкое отверстие, пришлось ее закручивать, как саморез. Фитилек капризничал, дымился, но как только пламя разгорелось, свечка запылала ярче всех.
Влада подошла к другим иконам, не особо различая, кто на них изображен; одну свечу пристроила в железный ящик, который бабушка в иконной лавке назвала
На улице быстро смеркалось; сверху казалось, что город светится молочно-желтым светом, как гирлянда сквозь вату на елке; в салоне дерзко пахло куревом. Но Влада стерпела, только попросила: а вы чуть-чуть окошко приоткройте? И, вдыхая ледяную свежесть, они полетели под горку, с высвистом ворвались на проспект, и домчались до спортивно-ярмарочного комплекса за четверть часа.
— На фамилию Саларьева заказано? — спросила Влада у красотки с синими рекламными глазами.
— Господин Саларьев резервировал, — манерно пропела красотка. — Полулюкс на третьем этаже, от лифта направо… четыреста восемь. Только господин Саларьев не заехал… но у него оплачено вперед, и бронь, и номерочек… на двое суток… так что не займут, не беспокойтесь.
— А я не беспокоюсь, — ошарашенно сказала Влада.
7
Она сама велела Павлу не звонить и при этом не стала записывать его номер: зачем, если можно прокрутить последние звонки, и найти его по питерскому коду? И лишь теперь сообразила, что прокручивать ей нечего, потому что память телефона девственно чиста. В день вылета в Москве не оказалось пробок, они приехали в аэропорт часа за полтора, и она взялась за телефон, выпотрошила эсэмэсы, стерла список вызовов… что за привычка наводить порядок, где не надо… нет, ну какая дура!
— Где у вас зона вай-фая?
