мышц...
— Михал Михалыч, вы снизу подгребайте, снизу, там, под брюхом, вооот, а то камни сверху осыпаются, мы так его никогда не отроем. А ты, историк, поддерживай под животом, чтобы пустота под ним образовалась, понял?
Понять-то он понял, но до чего же было тяжко и противно. Павел подполз под безвольно обвисшее тело, подставил плечо, как домкрат, и что-то мокрое, холодное стало впитываться в комбинезон, как в сухую кухонную губку; живот несчастного вдавился, из тела грубо вышли газы и смешались с серным духом подземелья. Наверное, охранник отшатнулся к стенке, тут его и сбило с ног еще одним ударом; он успел подумать: все, капец.
Какой ужасный и бесчеловечный запах — каменной пыли, серы, мочи.
Что?! Запах?! Этого не может быть. Это разыгравшееся воображение. От темноты, от ужаса, от ожидания толчков, обвала, смерти.
Но это было не воображение. Павел действительно слышал все запахи, ощущал их остро и болезненно, как порезанная кожа чувствует свежий йод. Грибной корзиной пахла сырость. Школьным кабинетом химии — моча, пот — летней душной электричкой. У Ройтмана были новые полусапожки, из них еще не выветрился сырный запах кожи. Петрович явно поливал себя с утра одеколоном.
Случилось что-то невозможное, невероятное. К нему вернулось обоняние. Как если бы из носа вынули затычки, плотно перекрученную вату, и от ароматов закружилась голова. Но вместе с обонянием пришли не розы и зефиры, а густая затхлость жизни; как же она отвратительно пахнет…
Немного разрыхлив породу, Ройтман с Петровичем стали вытягивать мертвое тело, как морковку из мокрой земли. Павел помогал плечом, упираясь коленями в землю.
Вытянули. Положили навзничь. Направили прямой, жестокий луч. Черное блестящее лицо было в нескольких местах продавлено, словно смятый шарик от пинг-понга. Кисло пахло металлом, как от перегретого токарного станка.
— Закрой ему глаза, — приказал Ройтман. — А то он как-то… смотрит.
И быстро-быстро засипел, мучительно выталкивая лишний воздух из груди.
3
Петрович нежно выключил фонарик Михаил Михалыча, Павлу указал на каску пальцем: выруби, давай поэкономим. Свой фонарик выключать не стал, нужно было наблюдать за Ройтманом, как бы с ним чего не приключилось. Михаил Михалыч пробовал присесть на корточки, ему тут же становилось хуже, он вставал, ходил туда-сюда, опять садился, вскакивал. И никак не мог продышаться. Он хватал губами новый воздух, а старый выдохнуть не получалось, и внутри него все свиристело, как если бы мешок набили стекловатой и снаружи присосались пылесосом.
В зыбком свете белого фонарика Ройтман был похож на сталагмит; он уперся головой в породу и толчками выдавливал воздух: хы… хы… хы.
— Миша, можно чем-нибудь помочь? — спросил перепуганный Павел.
Хотя, разумеется, знал, что — ничем.
— Ты от него отстань, историк. Как он тебе будет отвечать? Мог бы и сам сообразить.
— А ты бы мог сообразить не забывать лекарство для хозяина… если у него такое дело… или ты не обязан?
Вообще-то Павел просто огрызнулся, он не собирался унижать Петровича; но Петрович сразу сник и стал оправдываться, как подчиненный на летучке:
— Да взял я, взял, всю аптечку взял, как полагается, по списку. А рюкзачок оставил здесь, у Коли. Наверное, он там теперь… ну, за стеной.
— А почему в карман не положил запасной ингалятор?
Почуяв слабину, Павел бил наотмашь, без пощады; охранник ему не понравился с первой минуты.
Петрович безвольно махнул рукой:
— Положил. Но сдуру забыл в штанах, когда переодевался.
— Ошибочка вышла.
— Да хуже чем ошибочка. Я практически уже в отставке. Вылезем отсюда — сам себя уволю… если Михаил Ханаанович позволит.
Хы-хы, — Ройтман продолжал сражаться с лишним воздухом. Время от времени он вскидывал голову, так что каска падала; начохраны радостно кидался за нею, как пес за любимой игрушкой: он мог хотя бы на секунду уклониться от мучений совести, показать хозяину, что все не так ужасно, что он по-прежнему на службе, рядом, и всегда готов помочь. Но только Ройтман этого не видел; заглотнув очередную дозу кислорода, он тут же начинал его мучительно выдавливать. Хы, хы.
Рядом пахнущий уриной труп. Ройтман загибается, ничем помочь ему нельзя. А вчерашняя смена ушла, новую по снегопаду не доставишь; в заводоуправлении остались одни бестолковые тетки плюс жалкий инвалид-инструктор; телефоны вырублены, спасателей не позовешь.
4
На обмер квартиры, калькуляцию и бурное, до криков, обсуждение цены и сроков ушло не два часа, а три. (Поняв, что предстоит ремонт, тетя Ира сменила гнев на милость и все ходила хвостиком за Владой, неостановимо повторяя: вот, Владочка, какая ты хорошая, а то я все думаю, что же у тебя так много денег, а мамочку свою забыла, но ты, оказывается вот какая, ты нарочно к нам приехала…)
К половине второго закончили. Договорились, что ремонтники поставят деревянные тройные рамы, и чтобы никаких стеклопакетов. В доме газовые плиты, воздух в кухне должен циркулировать; на полу пусть будет плитка, пропеченного южного цвета, матовая, с подогревом, нет, не водяным, а электрическим; сказала же вам, нет; стены красим в теплые тона, здесь все-таки старые люди… А уже потом оставшиеся комнаты, по очереди, и бабушек не вздумайте тревожить — сама прилечу принимать. Аванс? какой такой аванс? не будете — не надо… хорошо.
Уйму времени съела косметика — перелет в Сибирь тяжелый, против солнца, большая разница во времени, поэтому с утра подглазья темные, припухлые, как маленькие сливы, впору прятаться за черные очки. Ладно, сядем против света и загородимся полутенью; пусть любуется иссиня-черным блеском коротко стриженных волос, сияющими вспышками серег-малинок, синей бархатной курточкой, достающей только до груди, и дерзким воротом полурасстегнутой рубашки.
Освободилась Влада только во второй половине дня. И, плюхнувшись на заднее сиденье джипа, пропахшего дешевой спиртовой незамерзайкой, задумалась: а как себя вести на этой встрече? Ей надо почувствовать Павла, понять, на что он может пригодиться. Поможет, помешает, свяжет с кем-то из начальников, сам согласится быть посредником, или ей попался бесполезный экземпляр, пригодный только для случайного общения по телефону. Почувствовав его, она решит, что делать: позабыть об этом странном типе, или продолжить назойливый флирт, или сразу превратить его в обычного партнера, в старом, лишенном эротики смысле.
Но ведь настырный паренек давно уже нацелился на большее? Он не собирается болтать и делить с ней будущую прибыль; он же спать с ней вознамерился, понятно. И только он поймет, в чем дело, захлопнется, как створки раковины. Губы распустит и будет сидеть, непреклонный, разгневанный, мелкий; видела она таких не раз.
И чем ближе они подъезжали, тем больше ей хотелось оттянуть минуту встречи.
— Гражданин, ээй, гражданин, давайте сделаем еще кружок по городу, поднимемся на смотровую, и обратно. Я заплачу по двойному тарифу.
Водитель, без конца говоривший по трем телефонам, на секунду отодвинул трубку, из которой вырывалось неприличное хихиканье далекой
— Да мы же сейчас вдоль решетки, и справа по курсу… это к храму, что ли?
Он был удручен столичным самодурством дамочки; ему нужно было срочно найти объяснение:
— Вы, что ли, свечку поставить забыли?
Влада решила поддакнуть:
— Забыла.
