Музей революции

Вот и славно, тетя, все свободны.

Влада с грустью оглядела кухню. Десять лет назад она сама жила в таком же доме, добротном, скучном, готовила на старенькой плите. Нижний край обоев начал скручиваться, как отставшая древесная кора. На полу линолеум, расчерченный уродскими квадратами: черный, белый, золотой. В широкую щель раздвижного стола забились колкие крошки, плита и холодильник по обе стороны от мойки напоминают двух усталых старичков: низенькую сгорбленную бабушку и высокого толстого деда. Пахнет жареным луком, бараньим курдюком, перестоявшим гуляшом…

Стало очень стыдно. Как можно было так забросить маму? Не прилететь за последние годы ни разу? Не заказать ремонтную бригаду? От этого бросило в жар; подмышками, на слишком тонкой ткани водолазки предательски распространились пятна пота. Хорошо, сейчас никто ее не видит.

Влада разгребла на круглом кухонном столе кусок свободного пространства, свернула в красный треугольничек обложку от айпэда, одним движением, как веер, распахнула на экране форумы местных ремонтников, сходу выбрала бригаду: русские, не из дешевых, все отзывы хорошие. И сразу же оформила заказ. Завтра утром будет бригадир, она успеет привести себя в порядок, почистить перышки до зимнего сибирского свидания. Смешной мужичок этот Павел, но произвести на кавалера впечатление — обязана.

Облегчив (на время) муки совести, она ввела в айпэд невесомую флэшку, как опытная медсестра незаметно вгоняет под кожу иглу. Все данные всегда при ней, единственная копия; резервная хранится в ячейке франкфуртского офиса Dresdner Banka. Раз в месяц Коля летает к фашистам, запирается в отдельной комнатушке, и переносит на диск обновленные файлы. Неудобно, хлопотно, но что поделать. Если ты сама ведешь свои дела, изволь заботиться о безопасности. А Влада ведет их сама.

Это и есть ее главная тайна, о которой даже мама не узнает. Деточка моя, так не бывает, зачем ты решила меня обмануть, значит, все-таки у вас все плохо? или он оказался неумный? он у тебя под каблуком? А Коля — очень умный. Очень. Случается — мерзкий, бывает — говнистый, но умный. И никакой не подкаблучник. Он просто принял жизнь как есть. Коля мастер строить отношения, все-таки командовал политотделом, умеет всех связать со всеми, если надо — надавить со страшной мощью; он ставит подписи, пинками открывает кабинеты, хамит нерадивым клиентам. Но все идеи — только от нее. Коля — подчиняющийся Владе командир. Который всем и всеми заправляет дома, но главные дела передоверил ей.

Влада просмотрела сводки с фронта. С грустью поняла, что все-таки придется жертвовать особняком на Сивцевом: прежнего префекта судят, новый сватает кого-то из своих, прикормленных. Но зато все остальное — хорошо. В позапрошлом году, когда лопнул столичный пузырь и цены на московскую недвижимость упали втрое, Влада поручила Коле (разумеется, не поручила — попросила) набрать кредитов и начать осторожную скупку домов, маленькими порциями, в разных районах. Когда накопили приличный запас, тысяч пять разрозненных квартир, Коля убедил владельцев, что «Газбесту» нужно срочно покупать жилье: дно уже достигнуто, и дальше будет только рост. И «Газбест», как слон в посудной лавке, начал действовать обвально, грубо; цены тут же скорострельно полетели вверх. Влада с Колей выждали немного и стали незаметно продавать свои квартиры на растущем рынке.

Так легко, непринужденно, дела у них еще не шли; у Влады появилось ощущение, что они летят внутри потока, как детский змей, поймавший встречный ветер. Но человек устроен странным образом; решая предыдущую проблему, он тут же порождает новую. Куда перевкладывать деньги? Коля говорит, что надо выводить в Европу. Милый, милый взрослый мальчик. В Европу. Коля, ты про Южную Корею слышал? А про Арктику? А про Иран? А про Индию с Пакистаном? Ты понимаешь, что война — это не только командные пункты, численное превосходство, самолеты? Что это — страшная политика? А в политике, как в стратосфере, внезапно сходятся воздушные потоки, разрозненные облака слипаются в густые тучи, и без грозы уже обойдешься. Или, как говорил один из папиных начальников, не обойтицца. Так что деньги нужно прикопать в России. Пока, на какое-то время. Вопрос в одном — во что закапывать.

Поэтому последние полгода Влада набивалась с Колей на тусовки, глуповато, как блондинка, щебетала — дачтовыговоритебытьнеможет! — и заставляла грузных дядек снисходительно выкладывать секреты. Вызнавала мелкие подробности проектов: ойдаяжчегототутнепоняла. Дома холодно анализировала. Пока в конце концов не ухватила кончик нити. Бывший Колин сослуживец, начальник оборонного АХУ генерал Кобозев с пьяной удалью хвалился: дескать, выбил у Хозяина ярлык, буду, тксть, латифундистом. Ученое словцо латифундист он выговаривал с трудом, как шестиклассник. И сдабривал простонародным говорком.

— Владочка, ты представляешь, зайчик мой, как выглядят на наших картах земли? Не представляешь? Дай листочек-карандашик. Гляди. Вот город. За ним зонированная территория… ну это нам неважно, пропускаем… а за этой самой территорией обязательно какой-нибудь музей. — Кобозев говорил музэй. — А у всякого музэя, зайчик мой, имеется земля, в масштабах, ты не в состоянии представить, в каких. И если вывести по госрасценкам… можно, доложу тебе, такую латифундию оттяпать, что просто мама не горюй. И главное, сейчас никто военным не откажет; когда назревает войнушка, все наверху становятся такие, мать, сговорчивые, что ни попросишь — дадут.

  — А чего же Колю не позвали? — ласково захлопала глазами Влада.

— Колю. А Коля твой, голуба, при своих делах. Он же нас по газу не пускает.

— А если пустит?

— Ну, позовет — тогда посмотрим. А что же наша дама будет пить?

Но Коля не хозяин «Газбеста»; он всего лишь ставит подписи на документах. Обычная работа отставного штабиста: продавать свои старые связи и за все отвечать головой. Получая приличные бонусы. Не менее, но и не более того. Поэтому пустить Кобозева не получилось.

И она продолжала метаться в поисках ответа на вопрос: куда? И тут, бывают же такие совпадения! — ей стал названивать, писать, надоедать нахальный тип, который оказался заместителем директора в Приютине. Том самом Приютине, где генерал планировал начать масштабное, но внезапно захлебнувшееся наступление.

2

Они шагали друг за другом в полной темноте. Павел замыкал колонну.

Петрович шел монументально, шлак под его подметками кряхтел; китайские шажочки Ройтмана были слишком легкими, щебенка кокетливо шорхала. Павел сам себе напоминал большого суетливого зверка, хрст-хрст-хрст, хрст-хрст-хрст. И дышали все они по-разному. Начальник охраны — ровно, с внутренней кузнечной тягой, Михаил Михалыч с астматическими посвистами. А Павел старался дышать незаметно, очень уж противен был мазутный привкус воздуха.

Внезапно послышался мягкий шлепок; их кормчий уткнулся в породу. Петрович изрыгнул гранатометный мат; болезненно вспыхнул фонарик. Перед ними был непроницаемый завал. Павел с Михаил Михалычем тоже включили фонарики и стали вращать головами; так в старых фильмах про войну изображают ночные атаки: тонкие лучи прожекторов пересекаются в опасном небе.

Петрович приподнял каску, чтобы вытереть с лысины пот, луч задергался, переместился в самый нижний угол.

— Оййа, — только и сказал Петрович.

В самом низу, у стены, из тяжелой темноты обвала выступала половинка человека. Как если бы крепкий мужчина в разношенных зимних ботинках встал на колени, сунул туловище в черную дыру и замер. Это был второй охранник, по приказу Ройтмана оставленный на входе.

— Коля! Как же так! Коля! Екарный ты бабай.

Петрович ринулся к телу: а вдруг?

— Отгребайте породу с боков, только осторожно, чтоб нас самих не завалило.

Они обмотали руки брезентом, и стали по-собачьи отсыпать породу. Было противно касаться безжизненной плоти; она проминалась, как резиновый шар, туго залитый водой. Живое тело так не поддается, в нем до самой последней секунды сохраняется энергия сопротивления, напряжение нервов и