электрички. Она стояла у стеклянных дверей и вглядывалась в летящую перед глазами тьму. Только бы не думать ни о чем таком, что может изменить ее решение! Только бы не отступить! Сейчас или никогда!
У Даши было такое сумасшедшее лицо, что ее даже никто не посмел остановить, когда она ворвалась в отделение не только без сменной обуви, но даже и без синих больничных бахил. Ее сейчас вообще никто не сможет остановить. Лучше Лукьяновской Элле не попадаться сейчас ей на пути. Даше плевать на Эллу и на ее любовь к мужу. У нее тоже любовь! И такая, что…
– Ваня… – в полной растерянности проговорила Даша, когда увидела худенькую бледную старушку, лежащую на месте Лукьянова. Сидящая рядом с ней тучная, увешанная золотом женщина, с трудом повернула к Даше короткую толстую шею и спросила:
– Вам кого?
– Мне… Тут лежал… мужчина… Иван Лукьянов…
– Не знаю никакого Лукьянова. Моя мама тут уже третий день. Спросите, девушка, в справочном…
«Девушка» ничего больше ни у кого не могла спросить. В ней будто переключили режим, как в стиральной машине: вместо бешеного отжима на деликатный режим «валяния». Ее движения резко замедлились, в глазах поплыло.
– Э-э-э-э! – зычно крикнула в коридор женщина в золоте, которая вынуждена была оторваться от своей мамаши и подхватить Дашу под локоток. – Человеку плохо!!! Где вы все, медики недоделанные!!!
К их живописной группе подскочила медсестра, которой «позолоченная» женщина принялась пояснять:
– Понимаете, она приходит, а тут моя мама… а я сижу… А у нее, видно, тут кто-то лежал… Неужто так плох был? Умер, поди?
– Что вы такое говорите, женщина?! – возмутилась медсестра. – Никто не умирал. А того мужчину, что тут лежал до вашей матери, выписали. Жена настояла. Сказала, что дома ей за ним ухаживать легче. А вам, девушка, я сейчас успокоительного принесу… – обратилась она к Даше. – Вы бы пока присели… А вам, женщина… – Медсестра с укоризной посмотрела на женщину в золоте, – … стыдно должно быть – так пугать посетителей!
Но Даше не нужно было успокоительное, потому что никакое успокоительное успокоить ее не могло. Все кончено! Элла увезла Ванечку домой. Она, Даша, даже не знает, где они живут. Да если бы и знала, разве она посмеет явиться к ним домой, где дети, где… Это здесь, в больничной палате, она могла на что-то рассчитывать, а дверь собственной квартиры Элла запросто захлопнет перед Дашиным носом. Имеет полное право.
Даша поднялась с кожаного диванчика, на который ее усадили, и пошла в сторону выхода из отделения.
– Э-э-э-э! – послала ей вслед тучная женщина. – Куда?! Сейчас лекарство принесут!
Дашу не интересовало лекарство.
Вечером, когда Митя пришел с работы, Даша выпалила ему, не дав умыться и переодеться:
– Нам надо развестись.
Митя посмотрел на свои руки, зачем-то потер их и спросил:
– А Юлька?
– А что Юлька… Ты не представляешь, с какой радостью она от нас уехала. Она еще не все соображает, но жить в создавшейся атмосфере ей очень тяжело. А ты будешь с ней общаться. Я не собираюсь этому препятствовать.
– Вот так, да?! – зло выплюнул ей муж. – А с чего ты взяла, что я отдам тебе дочь?
– Не понимаю… – жалко пролепетала Даша.
– Чего же тут непонятного? – Митя говорил с незнакомой ей жесткой безапелляционностью. – С чего ты взяла, что суд оставит Юльку тебе? Может быть, она будет жить со мной, и именно я не буду препятствовать вашим встречам. А захочу, так и буду препятствовать! Как тебе такой расклад?
– Что ты такое говоришь, Митя… – ужаснулась она.
– Я дело говорю! Суд вполне может отдать дочь мне, потому что именно ты разрушила нашу семью, именно ты имеешь связь на стороне! Именно ты забывала при этом о дочери, а не я! Разве не так? Разве не ты притащилась после вашего свидания глубоким вечером? Ты ведь даже не подумала, что в твое отсутствие делает Юлька! Я пришел с работы, а она сидит у окна на кухне, сжавшись, как испуганный зверек, и твердит одно: «Наша мамочка пропала, наша мамочка пропала…» А «наша мамочка» в это время предавалась пошлейшему… блуду!
– Зачем ты так, Митя… – прошептала Даша и тяжело осела на диван.
– А как я должен себя вести?! – прогремел Архипов, который распалялся все больше и больше. – Хочешь, чтобы я вытер тебе слезки и за ручку отвел к Лукьянову: мол, любите друг друга, плодитесь и размножайтесь! Черта с два! Хочешь развода – да пожалуйста!!! Думаешь, я не найду другую женщину?! Думаешь, буду у тебя в ногах валяться?! Не дождешься! Навалялся уже! Хватит! Завтра же идем подавать заявление! Специально с работы отпрошусь, чтобы… чтобы потом с размахом отпраздновать это событие!
– Митя!!! – в отчаянии вскрикнула Даша и бросилась к нему. Она не знала, зачем? Ей было страшно! Вся ее жизнь разваливалась на глазах. Она не могла отказаться от дочери. Даже ради Ванечки.
Архипов схватил ее за запястья и отбросил от себя обратно на диван. Даша очень больно ударилась локтем об угол стоящего рядом книжного шкафа, а он, выдохнув: «Э-э-эххх…», вылетел из квартиры. После того как Юлька однажды три часа прождала родителей в обнимку с мусорным ведром перед захлопнувшейся дверью, Митя поставил такой замок, который захлопнуться не мог в принципе. Его можно было только закрыть, повернув рычажок. Даша понимала, что дверь сейчас открыта нараспашку. Через ничем не прикрытый проем из их квартиры сейчас уходило последнее тепло их с Митей семейного очага.
Константин Ермаков, старший лейтенант милиции, готовящийся стать охранником пятизвездочного отеля, поправил новое покрывало, которым застелил не менее новое постельное белье на раскинутом на полкомнаты диване. Вроде бы все было в порядке… Рядом с диваном на сервировочном столике стояли ваза с бордовыми розами, шоколадные конфеты в яркой праздничной коробке, блюдо с разнообразными фруктами, два тонкостенных пузатых фужера и непочатая бутылка дорогого коньяка, без звездочек, зато с иностранной надписью золотом по малиновому полю этикетки. Не на английском. Черт знает, на каком языке. Плевать. Без разницы. Лучше настоящего армянского или дагестанского все равно коньяков нет. Эту бутылку он для шику купил. Для Эллы. Она прошлый раз отказалась, а он потом сам всю и выцедил. Очень неплохо себя в тот момент чувствовал: смаковал дорогой напиток густо-медового цвета и вспоминал обнаженные прелести преподавательницы английского. То, что она преподавательница, особенно волновало его кровь.
Когда Костя Ермаков учился в старших классах общеобразовательной школы, русский язык с литературой у них преподавала молодая девушка, недавно окончившая институт. Все ребята их класса, разумеется, были в нее влюблены. Одноклассницы уже никого не волновали, потому что по сравнению с Ольгой Викторовной были соплячками. Им что? Им по семнадцати многим еще не стукнуло, а Ольге Викторовне уже за двадцать два перевалило, и была она в самом соку. Чуть ли не каждый из Костиных одноклассников так или иначе подкатывался к молоденькой учительнице, а потом хвалился перед друзьями победой над ней, смачно описывая, какая у русички грудь, бедра и все остальное прочее.
Костя никому из них особенно не верил, но об Ольге Викторовне тоже мечтал. Вместо того чтобы думать на уроке о сложноподчиненных предложениях, он представлял, как расстегивает на учительнице полосатую блузочку, задирает узкую черную юбку, как потом она сама раздевается перед ним окончательно и они отдаются друг другу на изрисованном рожами столе кабинета литературы. А дружбаны будто бы смотрят на них сквозь застекленные прозрачные двери и жутко завидуют.
Само собой разумеется, что Ольга Викторовна так и не разделась ни перед Костей, ни перед другими его одноклассниками, а очень скоро вышла замуж за огромного физкультурника Филимонова Сергея Владимировича. Ермаков стал опасаться даже мечтать о ее скрытых все теми же блузочками и юбками прелестях, поскольку у Сергея Владимировича были очень огромные кулаки и чересчур крутой нрав. Но с той самой школьной поры самым любимым порно Ермакова стали те фильмы, где секс происходил между учительницами и учениками. Он прямо-таки балдел от этого.
