сколько будут жить они сами.
Наташа ненавидит моего бывшего мужа Романа, изощряясь в обидных прозвищах, весьма редко повторяясь. То он у нее новгородский даугавпилсец, то даугавпилский новгородец, то паленый прибалт, то бледная спирохета. Я не обижаюсь. Она ничего про нас с ним не понимает. Она утверждает, что наша любовь произошла из хаоса, а она произошла... из поцелуя. Выросла из него, как цветок.
Наташе кажется, что только у нее все такое особенное и неповторимое, особенно их с Валерой чувства друг к другу. Он кажется ей невероятным красавцем. На самом деле, это ее любовь наделила его красотой. Вообще-то он очень обыкновенный, средний мужчина, взгляд на нем особенно не задерживается. Это я говорю к тому, что Роман в этом смысле если и не лучше, то уж никак не хуже ее мужа.
Мы учились в одном классе: я, Наташа и Рома. Я расскажу вам, как родилась наша любовь с Дюбаревым.
В выпускном классе на вечеринке по случаю чьего-то дня рождения мы играли в фанты. Я вытянула ужасное задание. Мне надо было изобразить нашу биологичку, которая очень смешно произносила слово сегодня – «сиво-о-оня» и всегда говорила о себе только в третьем лице, например: «Почему вы не слушаете, что Элла Борисовна вам рассказывает?» или: «Несите ваш дневник, Элла Борисовна поставит вам двойку!»
Изображать из себя ни Эллу Борисовну, ни кого другого я не могла. Я вообще не способна к лицедейству. Однажды на литературе классе в седьмом нам задали выучить и подготовить в лицах какой- нибудь диалог из «Ревизора». Мы с Наташей выучили, как перебраниваются про наряды Марья Антоновна и Анна Андреевна. Дома у нас получалось здорово. В классе, стоя у доски перед одноклассниками, я не смогла выдавить из себя ни слова. Наташа все подавала и подавала мне первую реплику, а весь класс подсказывал по книге вторую, но я так ничего и не выдавила, расплакалась и выбежала из класса. Не в моих силах было изобразить и биологичку, а ребята, конечно, настаивали. Тогда вдруг Дюбарев и говорит:
– Предлагаю тебе, Альбинка, обмен. Я изображаю Эллочку, а тебе за это придется выполнить мое задание.
Я была так напугана выпавшей мне долей, что даже не подумала о том, что дюбаревский фант может оказаться еще хуже. Рома очень смешно изобразил не только биологичку, но еще и чертежника, который говорил рублеными, отрывистыми фразами, напоминающими немецкие команды из фильмов про войну. Я смеялась вместе со всеми, потому что не знала, что мне предстоит. Когда же развернула Ромину бумажку, чуть не свалилась в обморок. Там было написано: «Кого-нибудь поцеловать в губы». Я в ужасе озиралась по сторонам, напрасно ища спасения, и Дюбарев тогда сказал:
– Раз уж я тебя спас от Эллочки, ты просто обязана поцеловать меня.
Одноклассники одобрительно зашумели. Конечно, я снова расплакалась бы и убежала от них, как от диалога из «Ревизора», но Рома и тут оказал мне (если в данном случае уместно подобное выражение) дружескую помощь. Она заключалась в том, что он поцеловал меня сам. И все... мы с ним пропали... мы не могли оторваться друг от друга. Ребята даже начали хохотать. Они думали, что Рома специально меня, недотрогу, мучает, потому что даже покрикивали:
– Так ее, Ромка!
– Пусть знает наших!
– Это ей не Эллочку изображать!
А мне и самой не хотелось отрываться от его губ. Когда мы наконец разомкнули объятия, я уже знала, что выйду за него замуж. И он об этом знал. Не думайте, что мы сразу начали встречаться и целоваться на каждом шагу. Нет! Это знание просто поселилось в нас. Мы лишь иногда поглядывали друг на друга особыми взглядами, значение которых понимали только вдвоем. Я тогда писала:
Если вы спросите о той детской вечеринке Наташу, то она, я думаю, о ней и не вспомнит. А если что- нибудь и всплывет в ее памяти, то только не наш затяжной, как прыжок с парашютом, поцелуй с Дюбаревым.
Второй раз мы поцеловались с ним только на выпускном вечере. И Рома сразу спросил, хотя в его голосе гораздо больше было утвердительной интонации:
– Ты ведь будешь моей женой?
– Разумеется, – ответила я.
Мы ни разу не сказали друг другу «люблю». Но даже молчали о наших чувствах мы не так, как Наташа с Филиппом. Они были веселы и беспечны. Мы – ошеломлены. Не названная словом любовь охватила нас плотным облаком, коконом, за пределами которого шла какая-то своя жизнь: развивались определенные международные события, происходили природные катаклизмы, люди рождались и умирали... Мы тоже вынуждены были что-то делать, куда-то ходить, с кем-то разговаривать, даже умудрились поступить в институты, но главным в нашей тогдашней жизни было другое – полное растворение друг в друге.
Мне казалось, что мне будет больно, если он уколет палец. Он говорил, что чувствует, когда я засыпаю, находясь в собственной квартире на расстоянии квартала от его дома. Я верила. Я тоже постоянно ощущала его присутствие рядом с собой.
Наташа тогда говорила мне, что я сошла с ума, потому что таких Дюбаревых в моей жизни будут еще миллионы, что не стоит кидаться на первого встречного, который соизволил обратить на меня внимание. Она не понимала... Я была не в силах даже предположить, что смогу так врасти еще в кого-нибудь. Мы с Ромой с трудом дождались восемнадцатилетия.
Свадьба была скромной. Нам ничего не надо было, кроме того, что после регистрации мы будем всегда вместе, и на законных основаниях. «Люблю» он впервые сказал мне, когда у нас родилась Сонечка. И тогда будто прорвало плотину: мы говорили и говорили друг другу слова любви. Я, наверное, могла бы только ими и питаться, если бы не надо было кормить крошечную дочку.
Потом, через три года, случилось несчастье – я потеряла второго ребенка. Наша счастливая жизнь рухнула. Наташа винит во всем Романа, но я-то знаю, что сама виновата. Окружающим казалось, что я заледенела от горя, до того меня ничто не интересовало. Никто не мог даже подумать, что у меня был свой интерес, ужасный и всепоглощающий: холить и лелеять свое горе, упиваться им, думать о нем ежечасно и ежеминутно. Я тогда даже к Сонечке охладела. Еще бы! Она жива, здорова и весела, а тот, крошечный и беззащитный... Где он? В каких астральных слоях и переплетениях? Кто знает? Кто видел? Кто передаст весточку?
Рома пытался растопить мое заледеневшее сердце. Он, желая утешить, говорил мне, что у нас еще будут дети, но мне его слова казались кощунственными. Зачем нам какие-то другие дети, если я хочу думать только об этом погибшем ребенке. Я шарахалась от мужа, как от больного дурной болезнью.
Наташа утверждает, что он сразу «пошел по бабам». Ничего подобного, не сразу. Я не буду называть сроки. Я их не помню, потому что для меня они неважны. Я сама оттолкнула от себя Романа. Однажды он не пришел ночевать, а утром вернулся слегка пьяным и стал утверждать, что у него теперь есть другая
