ни одна живая душа не узнает, что вы здесь, Холлис. Никто не станет искать вас. С этого момента вы оба мои, и вы – мертвы.

«Судя по всему, – подумал Сэм, – у Бурова возникли неприятности, и он старается искупить свою вину перед Лубянкой. Пока ему это удается».

– Разденься и отдай свою одежду Виктору! – приказал Буров. – Если я обнаружу у тебя какие-нибудь шпионские штучки, убью своими собственными руками. Скоро сюда придет кое-кто, чтобы проверить, не засунул ли ты себе что-нибудь в задницу. Добро пожаловать в «школу обаяния», Холлис.

Буров, Виктор и охранник вышли, оставив Сэма совершенно голым посреди камеры площадью десять квадратных футов. Окон не было, единственным источником света была тусклая лампочка на потолке, закрытая стальной решеткой. Наверняка здесь установлен волоконно-оптический прибор, следящий за каждым его движением, подумал Холлис.

Камера была абсолютно пустой, если не считать водопроводного крана в углу и под ним дыры для оправления нужды. Холлис повернул кран и прополоскал кровоточащий рот. Он почувствовал, что челюсть сильно раздулась от удара, а один зуб шатался. Мошонка тоже распухла, а на животе образовался лиловый синяк.

Дверь открылась, и в камеру вошли двое военных. Один из них держал пистолет, а второй обыскал все тело Сэма, затем оба вышли.

Когда-то Сэм провел десять очень неприятных дней в тюрьме учебной разведшколы, очень похожей на эту. Ее даже называли Западной Лубянкой. Как и там, первое время здесь, очевидно, будут так называемые «шоковые дни»: угрозы, психологические пытки и избиение. Такие меры лишают человека воли и самоуважения, готовят почву для того, что должно случиться потом. Затем тебя оставляют в одиночестве, чтобы ты мог поразмыслить кое о чем, однако вскоре одиночество станет невыносимым и ты будешь мечтать о том, чтобы увидеть и услышать другое человеческое существо. Тогда для тебя составят расписание «бесед», будут разговаривать с тобой вежливо и ласково и даже начнут нравиться за то, что позволили тебе жить. Но как только ты расслабишься от такого общения и позволишь вытянуть из себя хоть что-нибудь, тебя отошлют на зону или просто расстреляют.

Всему этому учили Холлиса в разведшколе. Но этому не учили Лизу. Он подошел к стене, разделявшей их камеры, и постучал по ней. Конечно, стена была довольно массивной, и ответного сигнала не послышалось. Усевшись в углу, Холлис подтянул колени к подбородку и погрузился в беспокойный сон.

* * *

На следующий день ему в камеру швырнули сверток с одеждой: синий спортивный костюм и хлопчатобумажные носки. Сэм оделся и с наслаждением выпил немного воды. Он чувствовал, что очень ослаб. Лампочка над головой потухла, и камера погрузилась в темноту. Холлис немного побродил в темноте, затем свернулся калачиком и снова уснул.

* * *

На третий день снова открылась дверь, и в камеру влетел спальный мешок, а за ним горячая вареная картофелина. Холлис взглянул на картофелину, но пока охранник стоял у двери, даже не приблизился к ней.

– Как вы себя чувствуете? – спросил охранник по-русски.

– Превосходно.

Тот хмыкнул и произнес традиционные слова, которыми обычно приветствуют новоприбывших заключенных в ГУЛАГе:

– Жить будешь, но трахать не захочешь.

Дверь закрылась.

Сэм забрался в спальный мешок и принялся за картофелину.

Через несколько часов дверь снова отворилась.

– Встать! Пошли со мной! – крикнул ему охранник.

Холлис встал и последовал за ним. Его провели в небольшую комнату, где за длинным столом сидели пять офицеров КГБ. В центре стола сидел Буров.

Позади них на стене висел портрет Дзержинского, а рядом – фотография теперешнего Председателя КГБ. Над портретами – эмблема Комитета государственной безопасности, щит и меч.

– Сесть! – приказал охранник.

Холлис сел на деревянный стул напротив стола.

Буров заговорил по-русски:

– Наш особый трибунал Комитета государственной безопасности созван для того, чтобы допросить Сэмюэля Холлиса, полковника ВВС Соединенных Штатов Америки, по поводу убийства рядового Николая Кульнева и рядового Михаила Колотилова, служащих пограничных войск. – Перечислив даты и факты, Буров спросил: – Полковник Холлис, что вы можете сказать в качестве оправдания по обвинению в этом убийстве?

– Признаю себя виновным, – ответил он.

– Вы можете привести какие-нибудь смягчающие обстоятельства в оправдание своего поступка?

– Нет.

Буров кашлянул и сказал:

– Прекрасно. Если обвиняемый не выдвигает никаких смягчающих обстоятельств, значит, трибунал может вынести единственный приговор за убийство сотрудника КГБ. И этот приговор – расстрел. – Буров пристально посмотрел на Холлиса, но тот по-прежнему глядел прямо перед собой. – От вас требуется в письменной форме изложить полное признание в совершении преступления. Если это признание удовлетворительно, то вам разрешат подать апелляцию на ваш смертный приговор на имя Председателя Комитета государственной безопасности. Если она будет отклонена, то последующих апелляций не будет и вы будете казнены. Вам ясно?

– Да.

– Отведите заключенного в камеру. Приведите следующего.

Охранник повел Холлиса к выходу, и в дверях они столкнулись с Лизой. Она выглядела бледной, потрясенной и растерянной.

– Признайся виновной. И не падай духом. Смелее! Я люблю тебя, – шепнул ей Сэм.

Она посмотрела на него, словно не узнавая, и прошла в комнату.

Сэма отвели в камеру и дали блокнот и шариковую ручку. Он сел на спальный мешок и положил блокнот на колени. Теперь его кодекс офицера разведки уступил место правилам поведения военнопленных. Он должен признаться во всем и написать все, что от него требовали, если это не подвергало опасности другую личность, не ставило под угрозу государственную безопасность и совершающиеся в это время операции. Короче говоря, пока нужно играть в их игру. Сэм знал, что если будет придерживаться этих правил, то ничто им подписанное, написанное или сказанное никогда не обернется против него. Главное теперь – совершить побег, а для этого надо сохранить жизнь и силы.

Холлис решил писать признание по-русски: если возникнут какие-либо неувязки с фактами, то можно в оправдание сослаться на недостаточное знание языка. В разведшколе он научился составлять подобные документы. Сэм думал о «западной Лубянке» и о «школе обаяния» и понимал, что победа любой стороны в этом противостоянии обернется в результате ощущением бессмысленности, а значит – проигрышем.

Холлис перечитал написанное. Получалось неплохое признание, некая смесь фактов и сложнодоказуемой выдумки. Факты уже были известны Бурову: шпионил на территории «школы обаяния», наткнулся на двух солдат и пристрелил их. А вымысел заключался в том, что звонок Грега Фишера в посольство был первой поступившей туда информацией об американских военнопленных в России. Может быть, Буров поверит этому, ведь он очень хочет в это верить.

Через два часа Холлис закончил писать и забрался в спальный мешок. Он старался не думать о Лизе, но в беспокойном сне снова видел ее.

* * *

На пятый или шестой день заключения уже знакомый Холлису лейтенант сообщил ему, что признание принято и теперь он может составить апелляцию на свой смертный приговор на имя Председателя Комитета государственной безопасности.

– Садитесь.

– Ваша апелляция будет рассмотрена в течение двадцати четырех часов, – сказал он. – Ведь бесчеловечно заставлять вас ожидать дольше решения своей судьбы. – С этими словами лейтенант закрыл дверь камеры и задвинул засов.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату