– И я тоже так чувствую.
Мы допили кофе и, поскольку ни такси, ни велорикш не было, пошли пешком к реке и перебрались на другую сторону, в Новый город, по мосту Фухуан. Там, как сказала Сьюзан, находился католический собор.
С моста я заметил на берегу большой спортивный комплекс с теннисными кортами, бассейном и игровыми полями.
– Cercle Sportif[67], – объяснила Сьюзан. – Французский спортивный клуб. Такие есть в Сайгоне и в других крупных городах. Раньше ими пользовались исключительно белые, а теперь – партийные бонзы.
– Комми играют в теннис?
– Не знаю. Наверное. А почему бы и нет?
– Пытаюсь представить полковника Манга в белом теннисном костюме.
– Когда никто не видит, свиньи ходят на задних ногах, – рассмеялась Сьюзан.
– Я слышал.
Мы шли по мосту, когда небо озарили оранжевые вспышки, а потом послышались взрывы. Я вздрогнул, но тут же понял, что это праздничные ракеты. Сердце бешено колотилось, я перевел дыхание.
Сьюзан покосилась на меня. Мне стало стыдно, и я попытался отшутиться:
– Решил, что красные пошли в наступление.
– Именно поэтому я заранее предупредила тебя о фейерверке, – отозвалась она.
На другом берегу я собрался перейти на противоположную сторону улицы, но Сьюзан остановила меня.
– Видишь будку на углу? Это пост полицейского контроля. Давай обойдем стороной. Я уже испытала: они иногда пристают к иностранцам.
– Ко мне полиция не цеплялась с вечера четверга, и я чувствую себя заброшенным. Пойдем полаемся.
– Что ж, вперед!
Но мы не стали ругаться – перешли улицу не на перекрестке, а в середине квартала.
– Нам обязательно на службу? – спросил я Сьюзан.
– Ты должен на коленях благодарить Господа, что доехал сюда в целости и сохранности.
Я понял, что мессы не избежать. Мы шли к собору, а улицы постепенно пустели.
– Сейчас все вьетнамцы садятся за праздничный стол, – прокомментировала Сьюзан.
– А почему буддисты не ходят в пагоды на вечернюю мессу?
– Я не уверена, что у них это называется именно так. Они молятся, когда чувствуют в этом потребность.
Мы подошли к собору без пятнадцати двенадцать. Люди все еще прибывали – главным образом пешком. В большинстве – вьетнамцы, но попадались и круглоглазые.
Собор впечатлял, хотя не очаровывал стариной – судя по всему, был построен не так давно во вьетнамо-готическом стиле. И я решил, что все старые церкви были разрушены во время войны. Мы нашли место на скамьях ближе к выходу.
– Послушай, – повернулся я к Сьюзан, – если сегодня буддийский праздник, почему служат в католическом соборе?
– Не знаю. Ты у нас католик. Спроси по электронной почте у папы.
Месса началась. Служба и гимны произносились по-вьетнамски, что показалось мне забавным, словно я смотрел дублированный фильм. Я не пошел к причастию, но большинство паствы, включая Сьюзан, двинулось к алтарю. В соборе не было никаких шумоприглушающих покрытий, как теперь в Штатах, и мне это понравилось, поскольку здешние люди не будут пожимать руки, а станут кланяться и биться лбами об пол.
Я заметил, что жители Хюэ одеты лучше, чем их соотечественники, жившие к югу от Облачного перевала. Наверное, решил я, потому, что здесь холоднее, или благодаря атмосфере самого города.
Наконец обогащение многонациональным культовым опытом завершилось, и мы вышли на плац перед собором.
Люди все еще стояли и болтали. Не знаю уж как, Сьюзан разговорилась с вьетнамской четой. Их покорили ее свободный вьетнамский и рудиментарный французский, на котором они тоже говорили.
Короче, мы получили предложение отобедать с семейством Фам. И пока шли в самой гуще их клана, я спросил у Сьюзан:
– Ты им сообщила, что у меня плохой характер?
– К счастью, они не спрашивали ни о тебе, ни обо мне.
По дороге она просветила меня, как вести себя за столом у вьетнамцев.
– Никогда не оставляй палочки воткнутыми в рис – это символ смерти, как поминальные свечи в чашах на могилах и в семейных алтарях. Все передается только на деревянных дощечках. Если тебе что-то передали, ты должен это попробовать. Если ты допил из стакана, тебе его автоматически наполнят. Так что, если больше не хочешь, оставляй половину.
