— Значит, отошли от дела?
— Мне дали отсрочку на несколько часов.
— Повезло. В УРП платят сверхурочные?
— Платят. После первых суток — двойная плата, за воскресенья — тройная.
Кент улыбнулся и доверительно сообщил:
— Сегодня у меня куча дел.
— Это не отнимет много времени.
Он пожал плечами и допил пиво. Я дал ему еще банку.
— Я не знал, что Кемпбеллы собираются улететь тем же самолетом.
— Да, я тоже удивился. Но это красивый ход с их стороны.
— Кемпбелл кончился, жаль. А мог бы стать очередным вице-президентом. Даже президентом — когда-нибудь. Народ готов отдать голоса за военного.
— Я плохо разбираюсь в политике...
Я увидел, что Грейс Диксон положила на стол дискету и распечатки, помахала мне и вышла. К компьютеру подошел Кэл Сивер и включил графическую схему следов.
— Что они делают? — спросил Кент.
— Пытаются определить, кто это сделал.
— А где же фэбээровцы?
— Очевидно, за дверью. Ждут, когда выйдет мое время.
— Не люблю работать с ФБР. Не понимают они нас.
— Не понимают, это верно. Правда, никто из них не спал с погибшей.
Отворилась дверь, и появилась Синтия. Она вошла в «кабинет», поздоровалась с Кентом. Я достал ей из холодильника кока-колу и еще одну банку пива Кенту. Тот начинал нервничать.
— Все это очень грустно, — сказала Синтия. — Такая молодая... Я так переживала за ее родителей и брата.
Кент молчал.
— Билл, мы с Синтией раскопали кое-какие вещи, которые нас беспокоят. Может быть, вы поможете нам объяснить их.
Кент отпил пиво.
— Прежде всего это письмо, — сказала Синтия, доставая из сумки листок бумаги, и подала его Кенту.
Он пробежал письмо глазами — он знал его наизусть.
— Понимаю, как оно огорчило вас, — продолжила Синтия. — Женщина разносит личные отношения по всему городку и причиняет неприятности единственному человеку, который привязан к ней.
Чтобы скрыть замешательство, Кент сделал большой глоток пива.
— Почему вы думаете, что я был привязан к ней?
— Чувствую. Вы были привязаны к ней, а она чересчур занята собой. Не захотела ответить на ваши чувства и заботу.
Сыщик, расследующий убийство, иногда вынужден говорить плохо о мертвом. Убийце неприятно слышать, что его жертва была образцом добродетели, верной дочерью Господа Бога, какой описывал Энн Кемпбелл полковник Фаулер. При этом вы не отбрасываете напрочь проблемы добра и зла, как предлагает Карл Хеллман, — просто ставите их в другую перспективу, давая понять подозреваемому, что содеянное им вполне объяснимо.
Билл Кент был не дурак, он видел, к чему мы клоним, но молчал.
— Мы также располагаем записями из ее дневника о каждом вашем свидании, — продолжала Синтия.
— Распечатки лежат у компьютера, — добавил я.
Синтия пошла к столу с компьютером, принесла страницы, потом села перед Кентом и начала читать. Записи в дневнике были откровенные, но, в сущности, не эротические. Они напоминали медицинское исследование: ни слова о любви, о чувствах, только бесстрастные описания половых актов. Слушать это Кенту было, естественно, неприятно, но дневник подтверждал, что Энн Кемпбелл думала о нем не больше, чем о своем вибраторе. По его лицу я видел, что в бедняге закипает гнев — эмоция, которая меньше всего поддается контролю и неизбежно ведет к распаду личности.
Кент встал и сказал:
— Я не намерен это слушать.
Я тоже встал.
— Нет, вы должны выслушать. Пожалуйста, сядьте. Без вас мы ничего не можем сделать.
Он вроде бы заколебался: уйти или остаться, но колебание было, как говорится, на публику. Кент понимал, что сейчас происходит самое важное событие в его жизни, и если он уйдет, то оно произойдет без него. С наигранным недовольством он опустился на стул. Я тоже сел.
