Пол в уборной был бетонный, стены деревянные, в том месте, где они сходились с потолком, шел ряд окон, затянутых противомоскитной сеткой. Три раковины, три писсуара, все достаточно чистые. Если вчера какой-нибудь взвод выводили на стрельбы, то занятия к семнадцати часам наверняка были закончены и перед отбытием был выделен наряд на уборку сортира. Мусорные корзины были пусты, в унитазах ничего не плавало, и сиденья были подняты.
Синтия подозвала меня к одному из рукомойников. В раковине были следы воды и волос.
— Синтия кое-что нашла, — сказал я Кэлу.
Он нагнулся над раковиной.
— Человеческий, с белого, с головы. — Приглядевшись, Кэл добавил: — Выпал сам или сострижен, но не выдран — нет корня. Не ах какая улика, но я определю группу крови и, может быть, пол человека, но доминирующий ген без корня не получим.
— Имя потерявшего волос тоже установишь?
Кэл не понял шутки. Он еще раз осмотрел уборную.
— Я пришлю сюда своих людей, как только они там закончат.
— Скажи, чтобы осмотрели сифон.
— Обойдусь без напоминаний.
— Молчу.
Мы перешли в женскую уборную. Она была тоже чистая. Шесть кабин, и во всех сиденья подняты, как это и требуется по наставлениям, несмотря на то что женщинам приходится их опускать.
— Мне нужно знать, — сказал я Кэлу, — пользовалась ли капитан Кемпбелл туалетом.
— Скажу, если найдем на сиденье хоть пятнышко от пота, или жировой след с тела, или даже частицу кожного покрова в унитазе. Постараемся.
— Не забудь отпечатки пальцев на выключателе.
— Ты не забываешь дышать?
— Бывает.
— Ну а я ничего не забываю.
— Рад за тебя.
Мы осмотрелись еще раз. Никаких видимых следов преступления, преступника и потерпевшей не было, но если придерживаться теории переноса и обмена, то здесь должно быть полным-полно улик.
Мы вышли из туалета и направились к машинам.
— Не сердись, — сказал я Кэлу, — но я должен напомнить, чтобы ты обеспечил надлежащий учет и охрану вещественных доказательств. Задокументируй каждую мелочь, составь опись. Представь, что готовишься к жестокому перекрестному допросу адвокатов, которым заплатили за то, чтобы они добились вердикта о невиновности подсудимого.
— Не беспокойся, все сделаем. Ты только добудь нам подозреваемого, а мы уж поскоблим его как следует, и волоски подергаем, и кровушку на анализ пустим. Расколется, будь уверен, как тот молокосос у Синтии.
— Надеюсь, у тебя найдется, чем уличить подозреваемого?
— Всегда что-нибудь находится. Кстати, где ее одежда?
— Пропала. Она была в повседневной форме.
— Тут все в повседневной. Ну, найду, допустим, волоконце от ее рубашки — что толку?
— Вот и я говорю. Трудно работать, когда на всех одинаковая одежда и одинаковая обувь.
— Понятно... Между прочим, твои люди у всех полицейских сняли отпечатки башмаков?
— У всех, кто тут топтался.
— У полковника Кента тоже?
— Угу.
Мы вышли на шоссе. Синтия сказала:
— Кэл, если на вас будут оказывать давление, не поддавайтесь. Никто не в праве что-либо требовать от вас, кроме Пола и меня. Слышите?
— Слышу.
Он посмотрел на место, где лежала потерпевшая.
— Красивая была женщина. У нас в лаборатории висит ее плакат для призывников... — Потом посмотрел на нас с Синтией и сказал: — Ну, удачи вам.
— Вам тоже, — отозвалась Синтия.
Кэл Сивер повернулся и побрел к мертвому телу. Мы с Синтией сели в ее «мустанг».
— Куда? — спросила она.
— На Джордан-Филдз.
