психологической войне, чья задача сделать неприятельских солдат — людей со здоровой психикой — людьми с больной психикой, мог быть уподобен медику, который выращивает тифозные бактерии для ведения биологической войны.
Еще я заметил, что Чарлзу Муру нездоровится. Он то умолкал на несколько секунд и словно бы отключался, то сверлил меня взглядом, точно старался узнать, что у меня на уме. Временами мне становилось не по себе, а добиться этого ох как трудно. Глаза у Мура были страшноватые — темные, запавшие, видящие тебя насквозь. Говорил он медленно, размеренно, низкий голос гудел как труба: не успокаивал, а тревожил.
— Вы были знакомы с капитаном Кемпбелл до ее назначения в Форт-Хадли?
— Да. Я познакомился с ней шесть лет назад. Она училась в специализированном центре в Форт- Брэгге. Я там преподавал.
— Тогда она только что получила степень магистра психологии в Джорджтаунском университете.
Он взглянул на меня так, как смотрят люди, когда слышат от вас то, что, по их мнению, вы не знаете.
— Кажется, да.
— Значит, вы были вместе в Брэгге, когда она получила назначение в четвертую группу психологических операций?
— Я уже сказал: я преподавал в специализированном центре. Она служила в четвертой группе.
— Что было потом?
— Германия. Мы были там приблизительно в одно время. Затем возвратились в Форт-Брэгг, в школу Джона Кеннеди, где оба преподавали. После этого нас одним приказом отправили в Персидский залив, потом ненадолго в Пентагон и два года назад — сюда. Зачем вам все это нужно?
— Чем вы занимаетесь в Форт-Хадли, полковник?
— Мои занятия засекречены.
— Ах вот что, — кивнул я и записал для вида.
Чтобы два офицера, пусть и специализирующихся в одной, сравнительно узкой, области, столько лет получали назначения в одно и то же место — такое бывает не часто среди военнослужащих. У меня много знакомых семейных пар, которым везет меньше. Взять ту же бедняжку Синтию. Хотя она и не была замужем за тем парнем из частей особого назначения, все же считалась помолвленной с ним, и Синтия была в Брюсселе, а он в зоне Панамского канала.
— Вижу, у вас сложились хорошие профессиональные отношения.
— Да, капитан Кемпбелл была блестящим специалистом и четким, исполнительным офицером.
Слова эти прозвучали излишне официально, словно выдержка из ее служебной характеристики, которые Мур регулярно раз в полгода отсылал наверх, по начальству.
— Она была вашей... протеже?
Он пристально посмотрел на меня, как будто одно французское слово могло потянуть за собой другое, например, paramour[1] или вообще какую-нибудь непристойную иностранщину.
— Она была моей подчиненной, — сухо ответил Мур.
— Да-да! — откликнулся я и записал эту свежую информацию под рубрикой «Собачий бред». И тут же поймал себя на мысли, что завидую этому недоумку, который изъездил с Энн Кемпбелл полсвета и так много лет был с ней рядом. Я чуть не сказал: «Послушайте, Мур, вы не заслуживаете даже того, чтобы находиться на одной планете с этой богиней. Я единственный, кто мог бы сделать ее счастливой». Вместо этого я спросил: — Вы знаете ее отца?
— Да, но не очень хорошо.
— До Форт-Хадли вы с ним встречались?
— Время от времени. Мы несколько раз виделись с ним в Персидском заливе.
— Мы?
— Он, Энн и я.
— А-а... — протянул я и сделал соответствующую пометку в блокноте.
Я задал Муру еще несколько вопросов, он отвечал, но беседа становилась скучной. Мне хотелось составить о Муре представление до того, как он узнает, с кем разговаривает. Как только человек узнает, что ты легавый, то начинает ломаться, играть роль. Но репортер «Армейских ведомостей» не может задавать такие вопросы, как, например: «Вы спали с ней?», а следователь может.
— Вы спали с ней? — спросил я.
Мур вскочил с места:
— Какого черта вы задаете такой вопрос? Я буду жаловаться!
Я показал ему значок:
— УРП, полковник. Присядьте.
Он посмотрел на значок, потом на меня. Его глаза метали смертоносные молнии: зиг-заг, зиг-заг, как в плохом фильме ужасов.
— Присядьте, полковник, — повторил я.
Мур быстро оглядел полупустой зал, словно хотел узнать, не окружили ли его, и наконец тяжело
