– Я вижу. Хорошие вопросы. Я позвоню в военную языковую школу и уточню это.
– Вы связались с сестрой Терезой?
– Нет. Вы помните ее?
– Думаю, что да. Вы брали интервью у Пикара?
– Конечно. – Она не сдавалась. – Ваша версия интересна тем, что кажется очень субъективной, тоща как сочинение Пикара – объективным.
– Что вы хотите этим сказать?
– А то, что вы интерпретируете прошлые события в свою пользу, а он просто пересказывает услышанную историю о погроме в больнице.
Тайсон ничего не ответил.
Она добавила:
– Если Пикар приврал, тогда, изучая вашу версию, я ясно увижу, как он это сделал. Все составные части налицо: госпиталь, множество мертвых, флаги, стрельба в палатах. Как бы там ни было, а Пикар все-таки романист. Вы знали? Он привык сочинять. Не забудьте известить своего адвоката об этом.
Тайсон весь ушел в себя и, казалось, не слышал ее.
Она продолжала:
– Может, что-то приукрасили те двое солдат из вашего взвода в разговоре с ним. Но тогда почему они это сделали? Конечно же, это не делает им чести.
– Само собой.
– Но это дискредитирует и
– Я скажу вам, когда вы назовете имена этих двух.
Она заговорила жестче, даже с нетерпением.
– А как же сестра Тереза? Она ведь может оказаться самым беспощадным свидетелем. Вдруг она не поняла то, что видела, или не совсем точно передала Пикару информацию.
– Возможно.
– Вполне возможно даже, что она сообщила об этом инциденте католическому духовенству, курирующему больницу, в Сайгоне или во Франции. Вы не допускаете подобного?
Тайсон как раз допускал такую вещь. Он ответил как можно хладнокровнее:
– Может быть.
Она продолжала:
– Я понимаю, что южновьетнамское правительство и в какой-то степени католичество Вьетнама склонны утаивать неблаговидные факты, компрометирующие их союзников. Они не хотят позорить американцев. Сайгон пытался замять расследование этого инцидента в больнице, даже когда за него взялась военная прокуратура. Иностранцы недоумевают, зачем мы трясем грязным бельем перед публикой. Поэтому, если в рассказе этой монахини есть что-то порочащее американских солдат, то эта информация никогда не дойдет до Франции. Такова моя теория.
– На которую, как я понимаю, у вас ушло немало времени.
– Да, вся эта история отняла у меня много времени и сил.
– И у меня тоже. – Тайсон встал и снова подошел к окну. Он сказал, стоя к ней спиной: – Вы знаете, месяц назад или около того я бы отнесся к этому происшествию, как к военным побасенкам. Мне нечего было стыдиться. Мы поступили храбро. Большая часть офицеров, окажись они на моем месте, прошла бы мимо здания, как ваш друг пехотный полковник. Мне жаль, что так нелепо погибли невинные люди, но погибли также и эти косоглазые чернопижамники. – Он повернулся к ней. – Я еще раз взвесил все, что случилось, и считаю, что мои действия были правильными.
Она согласилась.
– Я знаю. Вы начинаете вновь проигрывать ситуацию. Каждый командир время от времени проигрывает в уме свои сражения, как бы давно это ни было.
– Это было очень давно.
Карен тряхнула непокорными завитками.
– Вот почему нам необходимо добыть как можно больше показаний. Например, если отыщут сестру Терезу и ее свидетельство прольет свет на побочные обстоятельства... – Она запнулась. – Вы бы хотели, чтобы ее нашли?
Ее зубастые вопросы терзали душу. Он чувствовал, что исчерпал себя в этой беседе, устал от лживых восклицаний, от патриотического пафоса.
Она удивленно заметила:
– Странно, что никого не осталось в живых.