отпустить сына, пока в его сердце не растаяла надежда, а на смену вере в свои силы не пришло отчаяние, как это случилось с ней и Бао. Время неумолимо, жизнь сгорает, словно бамбук в пламени очага, и от нее не остается ничего. Поэтому надо спешить.
Ниу не могла дать в дорогу сыну ни еды, ни материнских наставлений. У нее не осталось даже слез.
Однако кое-что она все же сумела сказать:
— Обещай, что никогда не станешь курить опиум. Я плохо знаю, что это такое, но слышала, что навеянный им сон хуже смерти. И еще: ты всегда узнаешь своего брата по родинке на лице, звездочке пониже левого глаза. Если он жив, когда-нибудь вы непременно встретитесь.
Округа была наполнена стрекотом цикад, жарой и солнечным светом. Бамбуковая роща у подножия горы пела свою загадочную песню.
Юн подумал о том, что человек всю жизнь сражается с бамбуком, расчищая поля от его цепких корней, между тем бамбук дает ему то, что не может дать никакое другое растение, и что это похоже на борьбу с судьбой.
С такой мыслью он в последний раз оглянулся на родную хижину и зашагал к Кантону.
— Когда ты наконец скажешь, на что потратила деньги? — Лин-Лин спрашивала об этом всякий раз, как Мэй появлялась на кухне, но та неизменно отмалчивалась.
Несколько дней подряд они просидели дома. Заявления о благодетельных целях маньчжуров, в которых они старались представить себя не завоевателями, а спасителями страны (коим и прежде мало кто верил), утратили силу. У тех купцов и ремесленников, которые по слухам жертвовали повстанцам средства и продовольствие, отбиралось имущество. Маньчжуры толпами сгоняли китайцев на общественные работы и принудительно забирали в солдаты. Количество казней перешло все мыслимые пределы. На улицах валялись обезображенные трупы, обгоревшие или с синими распухшими лицами, со следами пыток — выколотыми глазами, вырванным языком.
Ши, казалось, интересовало только бракосочетание Лю Фэня и Мэй. Едва в городе стихли бои, она вновь забеспокоилась о свадьбе.
Обратились к астрологу. Было выбрано благоприятное время: день тигра под знаком огня и девяти звезд. Жених передал опекунам невесты выкуп и ритуальные подарки.
Вопреки словам Лин-Лин тетка не поскупилась на свадебный наряд. Она с гордостью показала Мэй платье из алого шелка и красную вуаль. Согласно обычаю, головной убор невесты напоминал корону императрицы: металлический каркас был обильно украшен стеклянными подвесками, шерстяными помпонами, медными бляшками и разноцветными птичьими перьями. Пусть и не крошечные туфельки были расшиты бисером. И все же, несмотря на все великолепие этого наряда, Мэй казалось, будто ее готовят не к бракосочетанию, а к похоронам.
Она решилась на последний шаг: попросить хозяина мастерской, господина Дэсяна, о прибавке к жалованью. Пусть она лишилась накоплений, быть может, им с Тао все же удастся снять комнату и зажить вдвоем.
Господин Дэсян был зол: за те несколько дней, пока мастерская не работала, отличавшихся неуемной прожорливостью гусениц шелкопряда некому было кормить, и они погибли. Подсчитывая убытки, хозяин клял и маньчжуров, и мятежников, и мастериц, которых было невозможно заставить выйти на работу даже под угрозой увольнения.
— Хотя и голодная, но живая, — говорили они, боясь высунуть нос на улицу, где свирепствовала кровавая бойня.
Когда Мэй робко вошла в пристройку, где Дэсян сидел над хозяйственными книгами, вопреки ожиданию он не рассердился, а улыбнулся.
— Входи, Мэй. Что тебе нужно?
— Я пришла поговорить.
— Я слышал, ты выходишь замуж за старика с меняльной лавкой, — добродушно произнес он. — Ты пришла сказать, что уходишь из мастерской?
Слухи разносятся, словно пыль по ветру. Откуда господин Дэсян мог об этом узнать? Наверное, Циу, сестра Лин-Лин, проболталась женщинам, а кто-то из них шепнул хозяину! Собравшись с духом, она сказала:
— Господин! Я работаю у вас больше семи лет. Я всегда приходила на работу вовремя и испортила очень мало нитей. Я хочу попросить вас о прибавке к жалованью.
Хозяин не удивился.
— Да, это так, Мэй, ты опытная мастерица, и мне бы не хотелось тебя терять. Ты давно получила бы прибавку, как другие, если б была… немного сообразительней и смелее.
Она растерялась.
— Что вы имеете в виду?
Господин Дэсян встал из-за стола и подошел к ней. Мэй ощутила неприятный холодок, словно откуда-то-повеяло, сквозняком.
— Ты знаешь, как и из чего получают шелковую нить. Сначала разматывают внешний слой, потом принимаются за внутренний. Под упругой прочной оболочкой скрывается шелковая мякоть: ты никогда не задумывалась о том, как приятно ее обнажать, как она нежна и тонка на ощупь?
Мэй стояла, не шелохнувшись, и смотрела на него во все глаза. Хозяин раздраженно вздохнул.
— Вижу, ты меня не понимаешь. Больше мне нечего тебе сказать. Поговори с девушками, скажем, с Хун-лань или с Сяо. Возможно, они сумеют объяснить тебе все это лучше, чем я.
Мэй с облегчением поклонилась и вышла.
Когда настало время обеда, она подошла к Хун-лань и Сяо. Прежде Мэй не водилась с ними: они одевались лучше других, громко разговаривали и смеялись и казались очень уверенными в себе. Хун-лань и Сяо сидели под огромным платаном, уплетая клейкие рисовые пирожки, завернутые в листья бамбука, и оживленно переговариваясь.
Когда она приближалась к ним Хун-лань, «красная орхидея», такая же беззастенчиво яркая, как ее имя недовольно выгнула брови.
Однако стоило Мэй заговорить, как она обрадовалась и тут же жарко зашептала, то и дело переглядываясь с Сяо:
— И до тебя дошла очередь! Не переживай, это не страшно, господин Дэсян не сделает тебе ничего плохого. Просто зайди к нему и расстегни платье. И не противься, если он запустит руку в твои шаровары и немного потрогает тебя.
Увидев на лице Мэй отвращение и ужас, девушки рассмеялись. Казалось, они презирали ее за вечную серьезность с налетом жертвенности и мужества и были рады сорвать с нее покров наивности.
— Зачем ему это?!
Сяо равнодушно пожала плечами.
— Мужчины делают много странных вещей — кто их поймет!
— Не беспокойся, — заметила Хун-лань, — останешься девственницей, хотя вряд ли твоему старому мужу удастся это проверить!
Мэй вспыхнула и отошла, а они захихикали ей вслед.
Когда женщины вновь принялись за работу, она не находила себе места, не могла собрать воедино обрывки мыслей. Что-то безжалостное, жесткое, твердое неумолимо подступало к ее сердцу, и она с трудом сдерживала рыдания.
В конце концов, Мэй сказала себе: если боги решили, что ей суждено пасть так низко, она это сделает. Судя по всему, Хун-лань и Сяо давно проделывают такое и не выглядят несчастными. Вдобавок никто не считает их непорядочными, не сторонится, хотя женщинам в мастерской наверняка известна правда.
Улучив минуту, она отпросилась и, боясь потерять решимость, быстрым шагом направилась к господину Дэсяну.
Как и Лю Фэнь, он был немолод. Его жидкая, засаленная, напоминавшая крысиный хвост коса уныло сбегала по костлявой спине. Сухая желтая кожа туго обтягивала лицо.
