<…>. Современникам мешала аберрация близости, но для нас смена ритмов очевидна».
Актуальность темы оказалась более чем очевидной: страна вплотную приблизилась к очередному и болезненному «концу эпохи» — смене формаций, распаду великой евразийской державы — СССР — и восточноевропейского социалистического лагеря. Особенно сильный удар пришелся по славянству: миллионы русских, оставшихся «за границей» кровавый распад бывшей Югославии, рост сепаратистских настроений внутри самой России. Это дало основание Льву Николаевичу назвать исторический отрезок русской трагедии, до которого ему довелось дожить, периодом безвременья. «Период безвременья, точнее — межвременья, всегда тяжел!» — подытоживает историк. Как неизбежное следствие — отсутствие вождей-пассионариев, талантливых и просто честных руководителей, для которых на первом месте не собственные шкурные интересы, а благосостояние и благоденствие народа.
Лев Николаевич разделял представления евразийцев, касающиеся истории Киевской Руси и ее роли в становлении государства Российского. Н. С. Трубецкой, в частности, писал: «Господствовавший прежде в исторических учебниках взгляд, по которому основа русского государства была заложена в так называемой 'Киевской Руси', вряд ли может быть признан правильным. То государство, или та группа мелких, более или менее самостоятельных княжеств, которых объединяют под именем Киевской Руси, совершенно не совпадает с тем русским государством, которое мы в настоящее время считаем своим отечеством. Киевская Русь была группой княжеств, управляемых князьями варяжской династии и расположенных в бассейне трех рек, которые почти непрерывной линией соединяют Балтийское море с Черным, и Начальная летопись совершенно точно определяет географическую сущность этого государства как 'путь из Варяг в Греки'. Площадь этой Киевской Руси не составляла и двадцатой доли общей площади той России, в которой родились все мы. Киевская Русь не только не была по территории своей тождественна хотя бы с так называемой 'Европейской Россией”, но даже не являлась на территории этой Европейской России самой значительной единицей в политическом или хозяйственном отношении <…>».
По мысли евразийцев, историческая модель под названием «Киевская Русь», с одной стороны, оказалась достаточно абстрактной и не соответствовавшей действительным реалиям прошлого, с другой – она в принципе не могла сыграть консолидирующую роль для разношерстного конгломерата, постоянно враждовавших между собой удельных княжеств, стремящихся к независимости от великого князя, сидевшего в Киеве. В условиях раздробленности никакого реального прогресса и процветания не было и быть не могло. Колыбелью российской государственности с равным основанием следует признать Новгород Великий, который, собственно, и делегировал Киеву первых князей и до присоединения в XV веке к Московскому централизованному государству продолжал занимать важное место на арене российской и евразийской истории. Вот почему средневековую эпоху Руси правильнее было бы именовать
Великий город на Волхове долгое время играл заметную (а подчас — решающую) роль в русской истории, за что в конце концов и получил относительную вольность. Даровал ее феодальной республике на Волхове Ярослав Мудрый, сын крестителя Руси — князя Владимира. Заслуга новгородцев в общем-то вполне стоила того: они выставили 40 тысяч (!) ратников, кои помогли Ярославу вместе с варягами-наемниками одолеть брата Святополка (убийцу Бориса и Глеба, прозванного за то Окаянным) и занять Киевский престол. В эти страшные междоусобные времена первой на Руси гражданской войны новгородцы еще именовали себя словенами, то есть насельниками Словенской земли, названной так по имени первой столицы Словенска Великого, на развалинах (точнее — пепелище) которой был воздвигнут Великий Новгород. Затем наступил «темный век» новгородской истории: более чем на столетие о жизни Новгородской республики, освободившейся от великокняжеского диктата, практически почти ничего не известно. Кто держал в руках Новгородскую Первую летопись старшего извода, знает: начало ее попросту выдрано, а на последующих сохранившихся страницах описываются в основном события в Киеве. Не сохранились даже тексты дарованных Ярославом основополагающих документов — «Правды» и «Устава», где были сформулированы принципы и юридические нормы новгородского народоправства: то ли грамоты были надежно спрятаны во времена соперничества с Москвой, то ли их уничтожили опричнина Ивана Грозного.
В XIII веке Новгородская республика достигла пика своего расцвета и могущества. Отражение католической экспансии, разгром шведов в битве на Неве и немцев с ливонцами на льду Чудского озера, блестящая воинская, государственная и дипломатическая деятельность Александра Невского, его мудрая политика в отношении Золотой Орды — все это славные страницы не только новгородской, но и общероссийской истории. Однако, как это обычно случается, последующие поколения не смогли приумножить или хотя бы закрепить достигнутое. Начался застой, а затем и разложение. Псевдодемократические нормы поведения, искусно регулируемые городской элитой и агентами польско- литовского ливонского и шведского влияния, культивируемые в своих собственных интересах, только усугубили ситуацию и привели к тому, что уже в следующем, XIV веке в условиях перманентной княжеской междоусобицы идеалом новгородской вольницы вместо общерусского патриотизма стали шкурничество, сепаратизм и разбой.
На передний план выдвигается криминальная личность средневекового бандита — ушкуйника, изменившего христианским заповедям, грабившего и сжигавшего повсюду русские города, вырезавшего поголовно все мужское население и продававшего мусульманским и иудейским работорговцам молодых женщин и девушек. Деяния сих «рыцарей ножа и топора», перемещавшихся на многовесельных ладьях- ушкуях по русским рекам, мало чем отличались от зверств любых иноземных карателей…
Понятно, что неуправляемая и бесконтрольная вольница, по непонятным причинам отождествляемая некоторыми историками со свободой и демократией, нуждалась в немедленном обуздании. Тем более что Новгород, а вслед за ним и Псков, недовольные укреплением Москвы, затеяли опасные политические интриги и возымели серьезное намерение поступиться общероссийскими интересами и присоединиться либо к Литве, либо к Ливонии, либо к Швеции. Дабы покончить с сепаратистскими настроениями (которые, к чести новгородцев и псковичей, разделяли далеко не все), требовались бескомпромиссная политическая воля и твердая самовластная рука. Таковая вскоре нашлась: Иван III (Великий) и Иван IV (Грозный) навсегда отбили охоту у новгородских и псковских псевдодемократов торговать интересами государства Российского.
Какой крови это стоило – хорошо известно из летописей и мемуарных источников. Московские летописцы не пожалели ярких красок и возвышенных слов в похвалу авторитетному и грозному властителю государства Российского Ивану, заслуженно прозванному Великим. Авторы летописей точно прониклись тем общим пассионарным духом, который был присущ самому царю Ивану III, его ближайшим сподвижникам и всему московскому люду, что ковали мощь и величие Российской державы. Особенно наглядно это проявилось во время борьбы с новгородским сепаратизмом, когда независимая и богатая феодальная республика на Волхове в своем соперничестве с Москвой дошла до последнего предела и готова была, поступясь общерусскими интересами, перейти в подданство к польскому королю. Вождем и идейным вдохновителем антимосковской партии волею случая стала вдова новгородского посадника Марфа Борецкая и ее дети. Правда редко бывает на стороне государственных изменников и предателей. Так случилось и с новгородскими самостийниками.
Идею государственного централизма в полной мере смогла реализовать только Московская Русь, да и то — опираясь на достижения имперского строительства Чингисхана и Золотой Орды. Именно в новгородской эпопее наглядно проявилось пассионарное воодушевление москвичей, которое переломило апатию во много раз превосходящего большинства новгородцев. Последние думали прежде всего о своей мошне, первые — об интересах родины. Победоносный клич «Москва! Москва!», прозвучавший впервые на реке Шелони 14 июля 1471 года, на долгие десятилетия стал главенствующим на всей необъятной территории новой и разрастающейся вширь России. Усмирение и умиротворение Новгорода сопровождались жесточайшими репрессиями. Летописцы сообщают о них с леденящими душу подробностями. После Шелонской битвы на пепелище Старой Руссы великий князь Московский самолично учинил показательную расправу над приверженцами новгородской самостийности и сторонниками Марфы-посадницы.
Но, похоже, иного лекарства против воинствующего сепаратизма, кроме применения силы, история просто не знает (о чем, между прочим, свидетельствуют и события уже нашего времени). Ведь новгородцы не внимали словам разума и убеждения. Увещевательных грамот им было отправлено предостаточно. И если
