как стая волков окружает женщину на окровавленном снегу.
Али ждет. Ждет уже очень давно.
Пусть ветер продувает вас насквозь полевая легкость у меня в ногах через поле по холодному голубому мичиганскому небу лето у меня в паху у меня вставал дверь открылась я повернулся к нему лицом брюки оттопырились мое тело взрывалось деревянная изгородь с калиткой.
Агент ЦРУ растаял в зеркале. Али у двери. Голубые звезды на небе.
— Ты скоро туда пойдешь?
Встречай меня в Сент-Луисе, Луи
Одри Карсонс в шестнадцать был во многих смыслах слова старше своих лет. Он уже обладал характерными для писателя знанием себя и отвращением к себе, а также чувством Божественной вины, пронизывающей творение, которую ощущают все писатели. В других же смыслах он был гораздо моложе шестнадцати. Ему самым прискорбным образом не хватало хорошего воспитания, умения общаться и жизненного опыта. Он не умел танцевать, играть в спортивные игры и вести светскую беседу. Он был болезненно застенчив, и все его знание о сексе было почерпнуто из «Взросление в Самоа» [29] и из книги под названием «Брак и половая жизнь».
Его лицо было изборождено следами от гноящихся духовных ран и совсем не производило впечатление юного. В то же самое время он был патологически инфантилен. Не очень приятное сочетание, если оно к тому же осложнено нездоровым отвращением к себе, страхом и бессильной яростью. Он производил впечатление пребывающего в отчаянии фокусника-неудачника, выдававшего себя за черного мага, у которого из рукава на глазах у всех посыпались карты. От него исходил ужасный непонятный запах замороженной мумии, оттаивающей в зловонном болоте.
— Ты ходячий труп, — отозвалась о нем как-то миссис Гринфилд косвенным образом, через одного друга, который, как ей было хорошо известно, обязательно перескажет Одри ее вердикт.
Она любила так поступать. Много лет спустя, услышав о ее смерти, Одри злорадствовал. Это характерно для писателей.
— Далеко не всякий труп может ходить.
— Он похож на пса, убивающего овец, — отрезал полковник Гринфилд, милый седенький старичок с коротко подстриженной щеточкой усов.
И здесь у Одри была возможность позлорадствовать, когда он услышал о смерти полковника от обширного кровоизлияния в мозг.
— Я и есть пес, убивающий овец.
Писательские жернова вращаются медленно, но мелют очень хорошо. Он почувствовал себя запертым на грязном чердаке, когда беспомощно смотрел, как торговцы швыряют ему сдачу, не сказав спасибо. Бармены, бросив взгляд на его физиономию, говорили:
— Нам здесь такие не нужны.
Подобные унижения были словно соль на открытые раны. Одри чувствовал, что вообще никому не нужен. Он читал журнал «Приключения» и воображал себя в пробковом шлеме и в хаки с револьвером «Уэбли» на поясе и с верным слугой-зулусом рядом. Мечты его были банальными и инфантильными даже для его возраста и состояли в основном из перестрелок, в которых он превосходил всех своих соперников. А так как любые приключения были практически невозможны в условиях матриархата Среднего Запада, то все мечтания Одри оставались жалкими и пустыми, ностальгией по ушедшему девятнадцатому веку. Но больше всего он надеялся когда-нибудь вырваться из опостылевшей ему плоти посредством какого-нибудь героического поступка.
Он был единственным стипендиатом в элитарной школе, известной под названием Академия Пойндекстер. Одри читал «Рассказы о приключениях» и «Короткие рассказы» и представлял себя Майором, джентльменом-искателем приключений и НСБ (нелегальным скупщиком бриллиантов)… в лучшем случае, то есть. Он читал «Удивительные истории» и воображал себя первым человеком, высадившимся на Луне, и чертил схемы космических кораблей. Он решил стать писателем и создать своих собственных Майоров, зулусов Джимов, Снежных Джо и Карлов Крэнберри. Первое свое литературное сочинение «Автобиография волка» он написал под влиянием книжки, называвшейся «Биография медведя-гризли»… Чувствовать снег под лапами, сверкающие в темноте глаза, клыки, слизывать кровь с морды своего товарища Джерри. Одри плохо разбирался в сексе и считал вполне естественным иметь в качестве товарища Джерри, рыжего волка. Позже у него появился еще один товарищ — утонченный волк-альбинос с голубыми глазами, замерзший во время снежного бурана. Уайти всегда был очень слаб. И когда Джерри умирает от туберкулеза, кашляя кровью на снег, Одри до такой степени обессилен горем, что не может сопротивляться напавшему на него медведю-гризли, который съедает его в наказание за плагиат.
Его семья жила очень скромно. Страшнейшим унижением для Одри было приходить на занятия в залатанном голубом костюме. С затертыми старыми заплатами, а вовсе не с шикарными кожаными на локтях, как на поношенных пиджаках от «Братьев Брукс». Его приглашали на семейные обеды, и мамы некоторых его соучеников делали все возможное, чтобы он не чувствовал себя неловко.
— Этот милый тихий мальчик Карсонс, — заметила как-то миссис Добросерд.
Но ее доброта была, конечно же, поцелуем смерти под взглядом холодных глаз миссис Мирски.
Героем его рассказов был молодой аристократ, надменно раскинувшийся за рулем своего «стутц- беаркэт», применяющий свое «право синьора» к провинциальным девственницам из Сент-Луиса. Как постепенно выясняется, у него есть связи в преступном мире, он, вероятно, замешан в незаконной торговле бриллиантами, рабами и опиумом. В начале занятий в Академии в середине сентября такой герой и в самом деле появился. Он был нелюдимым и загадочным, и никто не знал, откуда он взялся. Одри он представлялся человеком по имени Фламонд из стихотворения Эдварда [30] Арлингтона Робинсона:
Бог знает, откуда он, Фламонд, Похож на иностранца он…
Ходили слухи о Танжере, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, школе в Швейцарии, в которой мальчики принимают наркотики. Его звали Джон Хэмлин, он жил с родственниками в огромном мраморном доме на Портленд-плейс и разъезжал на великолепном «дуйсенберге». Одри писал: «Он явно прошел большой путь. Со следами долгих странствий и даже с такими следами, о происхождении которых было трудно догадаться, с запонками из странного тусклого металла, которые, казалось, вбирают свет, большими широко расставленными зелеными глазами, рыжими волосами с золотистым отливом, прямым носом, красиво очерченным „ангельским“ ртом…» Одри вычеркнул слово «красиво», подумав: «слишком пошлое» — и заменил его на «совершенно». Новому молодому человеку сразу понравился Одри, а вот приглашения от ребят из богатых семей он сходу отклонял.
— Они мне неинтересны, — говорил он Одри, который краснел от удовольствия.
Ему льстило внимание Хэмлина, но и обескураживало. Он возвращался домой, со стыдом вспоминая, как заикался и путался в беседах с ним, как жалко выглядели его попытки показаться умным, и думал, что теперь-то Хэмлин наверняка начнет презирать его. Но Хэмлин был все так же дружелюбен, хотя и в обычной для него холодноватой манере. А Одри продолжал долбить на своей пишущей машинке, бесконечно исправляя неуклюжие диалоги с Новым Юношей до тех пор, пока они не достигали совершенства афоризмов.
Был полдень вторника 23 октября 1928 года… ясный солнечный день, с деревьев падали листья. Светлый голубой октябрь. Одри шел по Першинг-авеню на угол с Уолтоном. Он размышлял над рассказом, который он в данный момент писал и в котором главным героем был Джон Хэмлин. Это была загадочная история с привидениями о таинственном происшествии в Харбор-Бич, где его семья проводила лето.
«Я так и не смог снова отыскать тот домик. Но когда я описал парня своему отцу, он кивнул и ответил, да, среди людей, приезжавших сюда на лето, был некий Джон Хэмлин, но он погиб в автомобильной аварии на окраине Сент-Луиса».
Вдруг рядом с собой он услышал голос:
— Привет, Одри. Хочешь покататься?
