Здесь все храмы и обители, палаты и пагоды Сооружены и украшены драгоценными камнями чистой воды; Здесь питье и еда. Все блюда и яства подобны сладкой росе, И земля изобилует плодами, не зная голода. Из сотен потоков, рек, озер и вечно бьющих ключей Струится живая вода (амброзия), глубокая и чистая, ароматная и удивительная, И в ней нельзя ни утонуть, ни захлебнуться; Нет здесь и наводнения, несущего беду и разорение. Здесь — драгоценные деревья, растущие в один ряд, Их драгоценные плоды всегда в соку, не вянут и не гниют, Все они одинаковой величины и лишены червоточины, Свежи, сочны, обильны, и, поистине, вечно существуют. Драгоценная Страна света беспредельна, Искать ее край и берег бесполезно; Поистине, она свободна от малейшего угнетения, в ней нет нужды и убытка, Здесь каждый движется, как хочет, живет по своей вольной воле.{102} Безусловно, применительно к славянскому язычеству и арийской ритуальной практике приходится делать соответствующие поправки с учетом прежде всего давности событий и конкретных индоевропейских традиций. Однако с ноосферной точки зрения разницы между различными менталитетами нет почти никакой. Понятно и употребление в мифологемах и в развитии сюжета сакраментального числа «три»: оно служит для лучшего запоминания и воспроизведения в нужный момент важного для хранителя древнего знания текста.
Но в модели сказочного странствия содержится не только алгоритм его направленности и последовательности. В архаичных фольклорных текстах закодировано также в предельно схематичной форме и воспоминание о древней прародине и миграции древних этносов по необъятным территориям Евразии (коль скоро речь идет об индоевропейской предыстории) в поисках земель, подходящих для проживания. В русском фольклоре можно отыскать немало намеков на те далекие и трагические времена. Сошлюсь в качестве примера хотя бы на начало одного из вариантов популярной сказки, известной под названием «Звериное молоко» из афанасьевского собрания. А говорится в той сказке про то, как в одной стране (государстве) случилась беда: ни больше ни меньше — вымер весь народ{103}. Конечно, такое в старину порой бывало: от всевозможных эпидемий (чумы, холеры и черной оспы), случалось, вымирало до половины населения. А тут всё! Очень уж на какой-нибудь катаклизм похоже, хотя бы на тот самый, который в свое время вынудил гипербореев мигрировать с Севера на Юг.
Упомянутый выше сюжет сказки о Трех царствах, судя по всему, наидревнейшего происхождения. В нем, как, впрочем, и во многих других фольклорных текстах, имеется скрытый пласт, состоящий из разного рода намеков и подсказок. Непосвященному читателю (а в далеком прошлом — слушателю) невдомек, что за бесхитростными на первый взгляд словами и словечками подчас скрывается совершенно иной, быть может, даже противоположный смысл. Взять, к примеру, всем хорошо известный зачин: «В некотором царстве, в некотором государстве…», без него сказка вроде бы даже теряет свое неповторимое обаяние. Для 99,99 % современных читателей простенькое слово «некоторый (-ое, — ая)» воспринимается как совершенно нейтральное — в смысле «неведомо какое царство» (да и может разве что-нибудь конкретно быть известно о сказочных реалиях, которые и реалиями-то назвать трудно?).
Не так было в прошлом. Живой рассказчик (разумеется, если он входил в число посвященных) мог вкладывать в неопределенное местоимение «некоторый» очень даже определенный, хотя и потаенный, смысл. Произнося как заклинание слова «В некотором царстве…», хранитель сокровенного знания мог иметь в виду не только «Не знаю или не помню, в каком именно», но и «Не скажу, в каком, ибо вам сие не полагается знать». В приведенном выше варианте сказки о Трех царствах эта сакраментальная фраза не встречается, хотя с нее начинаются другие тексты, включенные в афанасьевский сборник. Зато здесь присутствуют другие мифологемы и образы, дошедшие из самых далеких глубин человеческой истории и предыстории. В сущности, сказка ставит четыре главных вопроса (она же в образно-символической форме и отвечает на них): 1. Когда это было; 2. Где это было; 3. Что это было; 4. Как туда добраться.
На первый вопрос ответ дается сразу: было это не просто давно, а очень давно, в те баснословно далекие языческие времена, когда окружающий мир был наполнен разного рода сверхъестественными существами, вроде леших, ведьм и русалок. Ответы на следующие вопросы конкретизируют представления о той стародавней жизни. Прежде всего, это воспоминание о Золотом веке, о котором уже говорилось в предыдущих главах. В русском народном мировоззрении данный общемировой символ счастливой жизни принял устойчивое представление о молочных реках с кисельными берегами. В те времена существовал единый индоевропейский пранарод, люди делились не по языкам или национальностям, а по тотемам, которые, к примеру, присутствуют и в сказке о Трех царствах: царь Горох, Ворон Воронович и девушки-колпицы. Реминисценциями подобных представлений насыщены и бажовские сказы, где действуют представители царства пресмыкающихся — ящерицы и змеи, представители самых древних тотемов, известных из истории мировой культуры.
Бажов многократно описывал и самые различные проходы в Подземное царство. Как правило, это — яма, зачастую прикрытая большим камнем, который, однако, легко отодвигается в сторону под воздействием волшебных сил, благоприятствующих герою повествования. Вот, например, как это случилось в сказе «Ключ земли» с девушкой Васенкой, бежавшей с рудника в горы из-за домогательств злодея-мастера:
«Когда ее уж вовсе стало засыпать снегом, вдруг открылся перед ней ходок в землю. Неширокий ходок, и темненько тут, а итти можно: ступеньки видать и тепло. Васенка и обрадовалась.
“Вот где, — думает, — никому из руднишных меня не найти”, — и стала спускаться по ступенькам. Долго спускалась и вышла на большое-большое поле. Конца-краю ему не видно. Трава на этом поле кустиками и деревья реденько, — все пожелтело, как осенью. Поперек поля река. Черным-чернехонька и не пошевельнется, как окаменела. За рекой, прямо перед Васенкой, горочка небольшая, а на верхушке камни-голыши: посредине — как стол, а кругом — как табуреточки. Не по человечьему росту, а много больше. Холодно тут и чего-то боязно.
Хотела уж Васенка обратно податься, только вдруг за горкой искры посыпались. Глядят, — на каменном-то столе ворох дорогих камней оказался. Разными огоньками горят, и река от них повеселее стала. Глядеть любо. Тут кто-то и спрашивает:
— Это на кого?
Снизу ему кричат:
— На простоту.
И сейчас же камешки искорками во все стороны разлетелись. Потом за горкой опять огнем полыхнуло и на каменный стол камни выбросило. Много их. Не меньше, поди, сенного воза. И камешки покрупнее. Кто-то опять спрашивает:
— Это на кого?
Снизу кричат:
— На терпеливого. <…>».{104}
Однако проходы под землю, в царство Хозяйки Медной горы, могут быть самыми замысловатыми. Тропки туда могут быть проложены, скажем, муравьями — да не обычными, а опять-таки волшебными: на ножках у них золотые лапотки, и сами они вырастают по мере того, как углубляются в землю. Соответственно увеличивается и подземный проход. Именно про такой лаз и рассказано в сказе «Жабреев
