боевых слонов, у некоторых на спинах были укреплены башенки, откуда защищенные стрелки поражали неприятеля.
Вокруг слонов сновали воины «полка бессмертных» – той десятитысячной воинской части, которая неизменно сохраняла свою численность как в мирное время, так и во время войны, немедленно пополняя понесенные потери, за что и носила название «матьян гунд» – то есть «полк бессмертных». В промежутках между различными частями стана, под ковровыми навесами, кишел лагерный рынок, где индусские, персидские, греческие, армянские и сирийские купцы и поставщики продовольствия продавали войску всякого рода снедь и вооружение. Там же находились кузнецы, сапожники, шорники, портные и другие ремесленники, обслуживавшие войска.
В глубине небольшой рощи стоял огромный шатер, верней – несколько шатров конусообразной и пирамидальной формы, соединявшихся между собой Они были обтянуты тонким шелком бирюзового, розового и зеленого цвета.
Это и была походная ставка Азкерта. Длившаяся уже много лет война с кушанами нередко заставляла его покидать раскаленный Тизбон, перекочевывать в страну Апар и жить там среди своих войск – в этом необычном шатре, форма которого была заимствована у тех же кушанов.
От расположенного неподалеку шатра Мушкана Нюсалавурта какой-то сепух прискакал к армянской коннице. Подъехав к Гарегину Срвантцяну, он крикнул:
– Полководец спрашивает, почему ты без приказа вывел конницу?
Гарегин даже не ответил ему. Вардан холодно взглянул на сепуха и просто сказал:
– Исчезни.
Сепух, смутившись, хотел что-то возразить, но, узнав Вардана, потупил голову и медленно отъехал.
Армянская конница, следуя за нахарарами, проехала к своей стоянке. Князья спешились и вошли в шатры.
Васак уединился в отведенном ему шатре и немедленно послал телохранителя с гонцом в город – разыскать Гюта и Кодака. Чтоб не возбуждать подозрений, Гадишо се перешел к нему, а остался с Варданом.
Перед Варданом стояли шесть юношей – ккязья из армянской конницы. Среди них обращал на себя внимание своей горделивой осанкой, юношески свежим лицом, острым взглядом и тесно сжатыми губами князь Гарегин Срзантцян. Стоявший рядом с ним бледный и задумчивый юноша, Нерсэ Каджберуни, не сводил с Вардана грустных глаз. Третий, также хорошо известный Вардану, был вечно улыбающийся и беспечный князь Арсен Энцайни.
– Ну, как вы тут живете? Как проводите время? – спросил Вардан.
– Эх, тянем лямку! – ответил князь Гарегин с горечью и насмешкой.
– Обогащаем богатого! – вздохнул Арсен, морща синеглазое живое лицо, и переменил тему:- А что делается у нас на родине, Спарапет? Как там? Помнят ли еще о нас?..
– На родине неладно. Вы уже осведомлены об указе царя и о нашем ответе… Нас вызвали на суд. Князья насторожились – Мы слыхали об этом, но подробностей не знаем. В чем дело? – спросил Арсен.
Вардан рассказал. Князья выслушали его и с беспокойством лереглянулись.
– Да чего же война!.. – воскликнул Арсен.
– Почему война, государь Энцайни? – не согласился Гадишо. – Еще может открыться дверь к примирению…
– Нет, указ составлен так, что примирение становится невозможным! – возразил Арсен. – Нам не миновать войны… Как твое мнение, государь Срвантцян?
Гарегин, не отвечая, внимательно присматривался к Гадишо, которого знал понаслышке в Армении, но никогда еще с ним не встречался. У Гадишо была плохая слава, – говорили, что он надменен и себялюбив…
Высказанная им готовность искать примирения с персами тяжело подействовала на Вардана. Спарапет вышел из шатра, чтоб немного побыть одному, но его тотчас окружили воины. Многие из них не раз сражались рядом с Варданом и были ему лично известны.
– Ну, молодцы!.. – обратился к ним Вардан. – Хорошо вам здесь?
– Какое там хорошо!.. – отозвался одни из воинов. – Далеко от родины, далеко от семьи…
– И служишь не своим, а чужим!.. – добавил второй.
– Притесняют нас сильно, Спарапет, – вмешался третий, проталкиваясь поближе к Вардану. – Ведь прижмешь их – так и дух вон.. А туда же – смеются над нами, бранью осыпают, оскорбляют!
Опустив голову, Вардан с грустью слушал эти жалобы. Сколько таких воинов пало в песках Марвирота, чтоб спасти от смерти Этих самых персов, ныне насмехающихся над ними!
Вардан шел по лагерю, окруженный воинами. Он крепко любил свою конницу, любил конников, любил беседовать с ними. Это было его старинной привычкой. Но сегодня он чувствовал особую потребность в общении с ними: ему хотелось развеять свою тревогу, забыть, что он вызван сюда издалека для того, чтобы идти под суд за стремление сохранить свободу своей совести.
В шатре князя Срвантцяна завязалась беседа. Гадишо рассказывал о событиях в Армении. Князья из армянской конницы доверчиво расспрашивали его, и Гадишо поведал им о составлении ответною послания, о народных восстаниях на Айраратской равнине, об унижении нахараров. Он рисовал народное движение, сгущая краски, представляя его как дело безответственное, опасное и безумное.
Князья слушали его, затаив дыхание и со смущением. Один лишь Гарегин Срвантцян отнесся к рассказу Гадишо с подозрением и неприязнью. Он никак не мог уяснить себе: что собственно было неправильного в действиях нахараров и народа? Что же еще остается делать народу, если его вынуждают отказаться от независимости?
– А где Спарапет? – спросил Арсен Энцайни, выглянув наружу.
– Ты не знаешь разве Спарапета? Как увидит свою конницу, непременно должен пойти к воинам, поговорить с ними! – улыбнулся грустный Нерсэ Каджберуни.
– Но ведь устал он с дороги! Позовем его, пусть приляжет, отдохнет!
– Только среди своих воинов он и отдыхает! – засмеялся Шмавон Андзеваци.
– Что говорит Спарапет – в состоянии мы воевать? – с любопытством спросил Арсен.
– Он избрал путь восстания – восстания без войска, без помощи соседей, в одиночку! – проговорил Гадишо, искоса взглянув на Гарегина Срвантияна, недоверчивое молчание и отчужденный вид которого беспокоили его.
Но Гадишо знал, что стоявший перед ним человек занимает видное положение среди князей конницы и пользуется у них большим влиянием. Почувствовав его затаенную неприязнь, Гадишо решил переменить тему, обратить все в шутку.
– Будущее подобно неразрезанному арбузу! – сказал он – Посмотрим, что принесут нам события: воину или мир…
– И война и мир зависят от нас самих!.. – отозвался Гарегин с едва уловимым пренебрежением.
– Как это от нас? – повернулся к нему Гадишо. – У нас ведь нет такой силы, как у персов. Нашу судьбу решаем не мы.
– Значит, если мы отречемся от родины – будет мир, не отречемся – быть воине? Как просто! – уже с нескрываемой насмешкой произнес Гарегин.
Гадишо понял, что больше нельзя таиться и вилять, надо нанести меткий ответный удар.
– Вопрос о том, соглашаться ли нам на отречение, или не соглашаться, надо решать всем народом! Еще посмотрим, все ли будут согласны отречься и все ли решат сопротивляться…
– Вот это правильно!.. – согласился Гарегин.
– Да, в этом-то и все дело!
Гадишо и Гарегин оглядели друг друга с зарождающейся ненавистью.
Молча и с грустью наблюдал за ними, не вмешиваясь в спор, Нершапух Арцруни, которому постепенно становился ясен облик Гадишо, хотя он и не мог еще сказать наверняка – пойдет ли Гадишо с восставшими, или против них.
Вардан, беседуя с конниками, обошел уже весь лагерь и сидел в одном из шатров. Конники, которым не хватило места, тесно окружили шатер, стараясь уловить хотя бы обрывки беседы.
– Спарапет, я все не решайся спросить – заговорил сотник Аршам – Зачем вы приехали? Верно ли, что
