личико кажется мне невыносимо глупым.
— Я дал обет безбрачия, — отвечает поистаскавшийся щеголь и хочет изобразить улыбку, но на деле лишь щерит зубы, если прибегнуть к сочному ангрийскому выражению. — Я поклялся святыми таинствами, что никогда больше не сделаю предложения руки и сердца. Иное дело, если предложение будет исходить от самой дамы, так что прошу, мисс Джейн.
Мисс Джейн хихикнула, затем проговорила с насквозь фальшивой улыбкой:
— Не составит ли ваша милость мне пару в следующей кадрили?
— Хорошо.
— Однако, — продолжает она, принимая игривый тон (а может, это все было игрой, не знаю, я не мастер распутывать загадки женского лицемерия), — только помните: если я возьму на себя роль джентльмена, то вашей милости придется быть дамой. Я моряк, Артур Фицартур, капитан стопушечного фрегата „Великолепный“. Ваша милость — мисс Джесси Хиткот. Я люблю вас и намереваюсь похитить. Вы чрезвычайно субтильны и любите меня за отвагу, красоту и высокий рост. Я очень юн, в два раза моложе вашей милости, совсем не такой смуглый и никогда не хмурюсь — по крайней мере в разговоре с дамами. Думаю, что у меня приятный нрав. Итак, мисс Джесси, будете ли вы со мною танцевать? Музыканты уже заиграли.
Полагаю, Хартфорду не хватило воспитания, чтобы выслушать ее до конца. Взгляд его блуждал, а когда она договорила, он подавил зевок и ответил, что, говоря серьезно, вообще не намеревался сегодня танцевать — слишком устал. После этого старый фанфарон напустил на себя такой неописуемо заносчивый вид, что мисс Джейн умолкла.
Впрочем, она ничуть не смутилась, лишь искоса глянула на леди Джулию, словно говоря: „Я не могу взять его в толк, он такой странный“, — и, приложив палец к губам, отошла прочь.
Через пять минут ее атласное платье уже мелькнуло среди вальсирующих. Мисс Мур кружилась, улыбаясь и запрокинув голову, с кем бы вы думали? С нашим мудрым генерал-губернатором.
Затем я наблюдал, как она прогуливается, доверчиво опираясь на его руку, выслушивая любезности и отвечая на комплименты с очаровательным блеском больших голубых глаз. Ах, как это было мило! Прохаживаясь по длинному залу, покачивая султаном, убирая со лба упавшие пряди ручкою белой, как — что за вопрос? Ну разумеется, как алебастр! — она совершенно не замечает общего восхищения ее величественной осанкой, прелестной фигуркой и цветущим личиком. Тьфу ты, пропасть! Уж мы-то с вами, Тауншенд, кое-что понимаем!
Стюартвилл отводит мисс Мур на место, и тут же к ней подходят — вернее сказать, бросаются — двое или трое претендентов на кадриль. „О нет, я слишком устала“, — произносит наша героиня и откидывается в кресле без тени гордого торжества на лице. Обожатели собираются в кружок, она дозволяет им говорить. В ее ответах нет кокетства, какое там! Одна только сердечность. Джейн подтрунивает над собеседниками, но никого не осаживает. Можно подумать, они все ее братья, — так она с ними приветлива.
Тут к кружку приближается еще один джентльмен.
— Не позволит ли мисс Мур ангажировать ее на кадриль? — произносит тихий благовоспитанный голос без той ажитации, какую разыгрывают повесы. Мисс Мур поднимает глаза и вновь видит синий расшитый вицмундир, белый шелковый жилет и золотой монокль, усыпанный бриллиантами, а на груди — звезду и орден Восходящего солнца, недавно пожалованный его величеством и теперь надеваемый, в соответствии с хорошим вкусом нашего благородного посла, на каждый сельский бал.
Граф протягивает аристократическую руку. Не думайте, Тауншенд, что Роза Заморны отвергла предложенную честь. О нет! Она вкладывает пальчики в эту патрицианскую ладонь, бросает насмешливый взгляд на покидаемую свиту, и посол триумфально уводит свою добычу.
Видели бы вы, Тауншенд, как танцевал этот мандарин! Не сводя с дамы надменного, оценивающего взгляда, оттягивая высокочтимый носок, прикладывая руку к груди, делая шаг то к мисс Мур, то от нее, и при том безостановочно скалясь во весь рот! Проводив ее обратно, он подошел к лорду Хартфорду. Некоторое время они беседовали, причем посол каждые две минуты подхихикивал, а Хартфорд кривил губы в полукислой, полугусарской усмешке.
За весь вечер я так и не разрешил загадку характера нашей героини, не смог понять, есть ли за этим порхающим легкомыслием хоть капля здравого смысла, или она в конечном счете просто пустышка. Если ее ровная приветливость не напускная, то мисс Мур непроходима глупа, у нее нет ни сердца, ни тонкого ума, ни способности к настоящему чувству. Если же эта лучезарная доброта, готовая без страха одаривать улыбками гордецов и не находящая в себе сил обдать презрением ничтожество, только фасад, то она бестия, и я не доверюсь уму, пусть даже глубокому и оригинальному, способному по своему произволению менять личины и разыгрывать роль. Равным образом, Тауншенд, я не хочу быть в сфере влияния чувств, чьи водовороты слишком глубоки и быстры для всеобщего обозрения и должны маскироваться безмятежностью. Если это так, то девица чрезвычайно скрытна. В ее голове проносятся тысячи мыслей, неведомых остальному миру. Поминутно кто-нибудь затрагивает чувствительный нерв, вызывая острую боль, которую необходимо скрывать за беззаботным смехом, делая вид, будто шутка или взгляд не достигли цели. Быстрые, живые чувства надо подавлять, выказывая другие, которые она не способна полностью выразить. Надо притворяться, будто смотришь на жизнь сквозь розовые очки, хотя, быть может, в раннем детстве она видела мир в волшебном зеркале воображения: яркие оттенки и формы, созданные волшебниками, стремительное течение вод, потоки света, дикое колыхание листвы в величественном краю, синее небо в разрыве облаков, пронзенный звездами лунный простор; наблюдала, как в нависших тучах рождается гроза, как кружит пурга над заснеженной пустыней и невозможно поверить, что лето вернется вновь.
Знает ли девушка все это? Фу какой же я глупец! Она бабочка, паутинка, оброненное перышко райской птицы — проглотила свои чувства, наступила себе на горло и предстала миру в чуждой личине? Я брежу! Такой женщины нет и не может быть. А если бы такая существовала, я последний стал бы ею восхищаться или доверил бы себя ее извращенной, губительной привязанности.
Джейн Мур — хорошенькая покладистая девушка, думающая в своей простоте, что мир добр, что все ее любят, а она любит всех. Не это ли рефрен песни, Тауншенд?
Надеюсь, что вы не женились на кухонной девушке своей квартирной хозяйки и не предпримете этого важного шага, не посоветовавшись с другом. Засим остаюсь,
Дочитав письмо, я подумал, что пресытился одиночеством. Я вернусь в шатры Кидарские. Отсюда до Бекфорда всего четыре мили, а оттуда я могу добраться дилижансом до Заморны или Адрианополя. Я должен сделать собственные наблюдения. Жизнь в глуши невыносима. Я хочу знать, как ангрийцы ладят со своим новым королем — терпят его или нет; хочу знать, отчего повеселел Хартфорд; услышать, что люди говорят о мисс Мур. Она и впрямь хороша собой, но я не заметил в ней ничего такого, что могло бы произвести подобный фурор.
— Миссис Честер, принесите счет, я уезжаю.
Две недели я не видел ни одного живого существа, кроме хозяйки, ее помощницы и пяти-шести молочников, приходивших утром и вечером с бидонами. Раз, правда, на прогулке в полях я встретил няньку. Перед нею бежали две хорошенькие девочки — маленькие зверюшки в белом, с длинными льняными кудряшками. Я заговорил с ними и протянул обеим ягоды шиповника, которые сорвал с колючей изгороди. Малютки по указанию няньки сделали реверанс, точь-в-точь благовоспитанные юные леди, и одна, указывая большими голубыми глазами на ветку шиповника, с очень чистым, отнюдь не ангрийским выговором пролепетала:
— Пожалуйста, сорвите мне эту розу.
Покуда я срывал цветок (мне нравится забавлять детей), рядом раздался голос:
— Здравствуйте, мистер Тауншенд.
