— А-а, — протянула Катя. — Тебе легче. А когда смотрела на них, не хотела?
— Нет, — ответила Ольга и попробовала ещё раз уйти от этой темы. Прекрасно зная, куда перекинули Косу и остальных, кроме Ленки, которую распределяли уже когда дверь за Ольгой закрыли, она спросила: — А как сейчас узнать, куда девчонок закинули наших? Косу, Звезду?
— Это уже вечером, когда дорогу запустят. Или после ужина попробуем покричать, когда всё уляжется. А малолетки какие были, не по пятнадцать лет хоть? У них там хоть выросло всё?
— Да я не видела, — сказал Ольга, уже замучившись от этих вопросов и, чтобы окончательно уйти от них, спросила. — А в пятнадцать А сейчас можно отправить? А то мне написать тут нужно, где я.
— Да-да, конечно. У нас с ними постоянная дорога натянута, — ответила Катя и, видя, что Ольга раскрыла тетрадь и начала сразу писать, сказала: — Ну ты пиши пока, я пойду послушаю.
Ольга облегчённо посмотрела ей вслед и, подумав, всё же решила написать Соломе сейчас, а отправить вечером, чтобы первой рассказать ему о случившемся. Ей уже не хотелось, чтобы он сам первым узнал об этом и думал об Ольге плохо. Она чувствовала, что начинает испытывать к этому человеку какие-то чувства. Ни перед Шаповаловым, ни даже перед Юркой, про которого уже почти не думала, ей не было так неудобно за то, что про неё могут подумать, будто бы она тоже принимала участие в этой оргии с малолетками.
— Ну рассказывай, — зло бросил Шаповалов сидящему напротив него Игорю Короткову, тому самому Игорьку, которого приказал допросить Дунаев.
— Что рассказывать? — со страхом взглянул на него уже почти восемнадцатилетний парень.
— Всё рассказывай, — процедил сквозь зубы Шаповалов и вдруг вместо того, чтобы спросить, кто был инициатором пробития дыры и этой вылазки, спросил: — Кто кого трахал? Рассказывай. Ну?!
Игорёк втянул голову в плечи после последнего «Ну?!», выкрикнутого опером со злостью во взгляде. После проведённой экзекуции он ещё не отошёл и, поняв, что их могут бить, и даже очень сильно, испуганно затараторил, со страхом глядя на Шаповалова.
— Я… я не знаю… я… Я с Томкой был… только с ней… а кто там ещё с кем был… я не видел…
— Вот с этой кто был? — глядя ему в глаза спросил Шаповалов, сунув ему под нос фотографию Ольги, которую специально заказал для себя у тюремного фото — графа, сказав ему, что в деле испортилась.
— Я не знаю… честное слово не знаю… — испуганно таращился на фотку Игорёк. — Я не видел… Славка кажись… Они там менялись ещё…
— Какой Славка?! Голанов?! Или Ферцев?! Ну?! Говори быстро! — рявкнул со злостью Шаповалов, всё ещё держа фотографию.
— С-с-славка, Ферцев, кажись… — тараторил Игорёк, боязненно глядя на злобного кума. — Там куча-мала была… я… не знаю точно… вы у него спросите…
Славку Ферцева Шаповалов помнил хорошо и знал, что тот ничего не скажет, даже если его бить будут. Он хоть и был вторым по значимости среди малолеток после Максима Косова, но был инициатором всех беспорядков и имел пометку в деле, как склонный к побегу.
Шаповалов посмотрел внимательно на Игорька, потом вдруг развернул фотографию Ольги, которую держал перед его глазами, картинкой к себе и, как- то странно взглянув не неё, бросил небрежно в ящик стола. Он вдруг как-то сразу успокоился и на него опять нашло состояние апатии. И совсем не потому, что допрашивать Ферцева по этому поводу было бесполезно. Просто он вдруг представил, как Ольга трахается с этим малолетним выродком и ему стало противно. Даже попытался сразу выбросить её из головы, чтобы не причинять себе боль. Остались лишь неприятные воспоминания об утраченном времени и телевизоре. Он понял, что на него нашло задать малолетке эти вопросы только чтобы в третий раз убедиться в правдивости малька Соломы и слов Плетня. Ему сразу стало немного легче и он поднял на Игорька всё ещё отрешённый, но уже спокойный взгляд.
— Ладно, дальше рассказывай, — произнёс он без злости.
— Что дальше? — действительно не понял Игорек.
— Как что? Кто замутил? Кто ковырял? Всё рассказывай, — Шаповалов говорил уже как-то буднично-монотонно, но всё ещё боявшийся его малолетка выложил ему всё что знал и даже чего не знал, как про Ферцева.
Солома читал полученную по срочной маляву со старого корпуса от Дрона, который был там ответственным за один аппендицит. Дрон писал, что мусора беспредельничают и лупят на продоле малолеток, что и ему самому и ещё парням, которые пытались стучать в двери и вступиться за малолеток, тоже досталось. Так же предлагал поднять бунт для привлечения проверяющей комиссии или хотя бы объявить голодовку, чтобы приехали из управления и наказали беспредельных ментов. Но у Соломы голова сейчас болела совсем по другому поводу, и он прочитал этот малёк вполглаза.
— На, чиркани ответ Дрону, — сунул он маляву Пахе и опять заходил по камере, с дрожью от нетерпения ожидая ответа Косы.
Прочитав малявку Паха усмехнулся и спросил:
— Ну и чё ему ответить?
— А ты сам как считаешь? — нервно спросил Солома. — Напиши, что пиздюки безмозглые сами накуролесили, вот и огреблись.
— Дрон, походу, не знает ещё просто? — высказал предположение Паха и, после утвердительного кивка Соломы, сел писать ответ.
Звонко щёлкнула засовами и открылась дверь, на пороге стоял корпусной.
— Пойдём, Соломин, — по-простецки сказал он.
Поняв, что это к куму, Солома надел прогулочные тапочки и вышел на продол. По пути к кабинету Дунаева он спросил:
— Малолеток сильно били? А то народ волнуется уже.
— Да не, какой там сильно, — весело парировал корпусной. — Кто же их сильно бить-то будет. Так, по-отечески. Синяков почти нет, наверное…
Дунаев перебирал на столе бумаги, исписанные корявым почерком допрашиваемых недавно малолеток. Он даже встал, чтобы поприветствовать Солому и предложил чаю, прекрасно зная, что тот откажется.
— Ты уже знаешь, да, что случилось? — спросил Дунаев, когда они сели.
Солома просто кивнул в ответ, уже зная, что сейчас скажет кум.
— Надо поговорить с ними, Саня, — серьёзно произнёс Дунаев. — А то начнут щас жалобы строчить да заявления. Косяк же сами запороли, как ты знаешь. Да и сознались сами уже во всём, — кум кивнул на бумаги на столе.
— Их раскидали уже? — спросил Солома взбодрившись. Ему вдруг пришла в голову мысль, что как раз не Коса, а малолетки ему скорее скажут правду, имел ли кто-нибудь из них Ольгу или нет.
— Нет пока, они в прогулочном дворике. Там пока дыру заделывают в их камере. Ну что, зайди к ним, пока они все вместе?
— Зайду, зайду, — быстро проговорил Солома и, вспомнив, зачем нужен был ему кум, сказал, воспользовавшись моментом: — Только не один зайду. Мне ещё человек нужен, Немец, в восемь шесть который.
— Зачем он тебе там нужен? — удивился Дунаев.
— Не только там, он везде мне нужен, Степаныч. Надо его к делу постепенно приобщать, так что в мою хату его переводи. Мне-то скоро на суд уже, так что покину я вас…
— Ну переведу потом. Щас-то и сам можешь зайти, — попробовал возразить Дунаев. Но Солома прекрасно понимал выгодность для себя этого момента и уверенно ответил:
— Не-ет, Степаныч, лучшего момента, чем сейчас, не будет, чтобы будущему смотрящему попрактиковаться в общении. Так что давай сейчас его, и в мою хату сразу. Буду дальше его натаскивать, а то там уже народ по тюрьме на ушах стоит после вашей воспитательной работы.
— Да они же…
— Да знаю я, Степаныч, — перебил начавшего было оправдываться кума Солома. — Всё знаю. Но мне нужен Немец. Чтоб я мог быть спокойным, что тюрьму оставлю на уже опытного человека. Как говорится, с практикой.
— Ну хорошо, — нехотя согласился Дунаев и, немного подумав, решил за это выжать хотя бы максимум из Соломы. — Только смотри там, Саня, надо чтоб они родителям своим тоже не жаловались. Документы-то у нас есть на всякий случай, припугнём их, если что, что раскрутим за попытку побега и так далее. Но на хер эта головная боль, лучше, чтобы они не знали и шум там не поднимали.
— Да всё нормально будет, Степаныч, — убедительно уверил его Солома. — Давай Немца, щас всё уладим. Только чтоб сверху там, над двориками, никого не было.
— Пошли, — согласно кивнул Дунаев и встал.
Информация о том, что произошло на старом корпусе, быстро облетела всю тюрьму и во всех камерах живо обсуждали эту новость. В камере семь ноль, где сидел Валёк, тоже говорили об этом не унимаясь до самого обеда.
— Не, ну я не могу, — всё никак не мог успокоиться Валёк, — во дают, малые. Вот подфартило пацанам, а? Пиз…е-ец…
— А с какой хаты были малолетки? — спросил один из сокамерников по имени Стае, тоже очень завидовавший малолеткам.
— Да с один девять же походу, там же у баб аппендицит отдельный, только у один девять с ними стена общая, — с видом знатока говорил Валёк. В хате были все первохо-ды, но он уже успел побывать в карцере на старом корпусе и немного ориентировался в тюрьме.
— А больше ни у кого нет, что ли? — спросил Стае. — На нашем же корпусе тоже бабы есть на больничке. Кто там у них по бокам сидит?
— Да хер его знает, — пожал плечами Валёк. Тёлки в сто седьмой, значит по бокам сто шестая, сто восьмая. И снизу ещё кто-то, сверху прогулочные дворики. А кто сидит в этих хатах, хер его знает.
— Чё у нас никто не общается с ними ни с кем? — спросил Стае, оглядывая всех в камере. И после того, как все отрицательно покачали головами, произнёс возбуждённо: — Бля, я б там сидел, уже бы давно к тёлкам пробился бы.
— Ага, — весело подхватил ещё один сокамерник по прозвищу Лис. — И поймал бы сифак или ещё какую-нибудь ху…ню, там же больные только…
— Семь ноль! — послышался крик с улицы.
Стае запрыгнул на окно и крикнул негромко.
— Говори.
— Домой, — раздался голос уже без крика, и Стае сразу стал ловить свернутой из бумаги трубкой с крюком на конце висящую за решёткой тонкую контрольку.
